Девушка жимолости
Шрифт:
«Вот бы она была здесь», – пробормотала я, сбрасывая проклятые сапоги.
Я пошла по извилистой тропе вглубь густого хвойного леса, направляясь в то единственное безопасное место, способное защитить меня, скрыть от сочувственных взглядов и осуждения. От моего собственного страха. Туда я всегда убегала в детстве, когда накрывало одиночество. Там я всегда чувствовала присутствие мамы. На поляну.
Добравшись до маленького круглого островка, покрытого пружинящим бархатным мхом и прелыми листьями, я остановилась, жадно вдыхая неподвижный влажный воздух. Таинственное место! Из чащи леса пахло
Я закрыла глаза, и мама встала передо мной как живая: ниспадающая на спину грива темных вьющихся волос, кошачий разрез глаз, безупречная кожа цвета сливок. Она стояла на коленях. Золотистое платье искрилось в лунном свете, придавая ей сходство с существом иного мира, сверкающей богиней. Она всегда была в этом платье, когда я закрывала глаза.
Я опустилась на мох, легла на спину, сложив руки под головой, и вздохнула, укутанная в тишину и сгущающийся мрак. Постаралась успокоить воображение, чтобы вызвать образ мамы в какой-нибудь другой обстановке. В обычный день, скажем в рождественское утро, или в летние выходные на пляже. Но перед лицом вставало все то же: она на коленях в этом проклятом золотом платье посреди поляны. Трясется и завывает, как сумасшедшая.
– С тобой все в порядке?
Я вскочила и посмотрела на тропинку. Тень, кто-то высокий заслонил свет, доходивший сюда от дома.
– Это Джей, – представилась тень.
Я снова села. Он приблизился на пару шагов, и я смогла наконец рассмотреть его как следует: густые волосы медового цвета, воротник голубой рубашки расстегнут. Я отвела взгляд.
Он уселся рядом и дружески толкнул меня плечом. Я небрежно толкнула его в ответ, однако сердце мое мучительно сжалось. Он протянул цветок бугенвиллеи, который сорвал где-то по дороге. Я взяла его, мысленно умоляя Джея ничего не говорить. Хотя бы до тех пор, пока я не успокою свое сердце. Но если он и получил мои телепатические сигналы, то предпочел их проигнорировать.
– Мне очень жаль, что так вышло с твоим отцом.
Я чувствовала, как пахнет его шампунь, его одеколон, его дыхание. Господи, я словно обоняла его душу. Зачем он сел так близко…
– Спасибо, – выдавила я наконец. Я выглядела нелепо. Как малое дитя. Тебе почти тридцать, Алтея, тридцать!
– Тяжко тебе пришлось, надо полагать.
– Ага. – Я закашлялась. – Да уж.
– Может, пойдем… – Он запнулся. – Перекусим?
Я судорожно сжала мох пальцами ног, замерла, догадавшись: что он только что оборвал себя, чтобы не сказать «выпьем», и послала ему еще одно телепатическое сообщение. Спасибо. Значит, разговоры о клинике дошли и до него.
– Да что-то есть не хочется.
– Мне тоже. Просто я подумал, ты хочешь сменить обстановку и поговорить.
Впервые я позволила взгляду задержаться на нем. И растерялась – так странно смотреть на мальчика, с которым вместе росла; он жил ниже по течению и был моим лучшим другом, а теперь стал мужчиной. Он выглядел по-прежнему, но в то же время иначе. Лицо загрубело, но стало выразительнее. На висках появились седые нити, но тело было по-прежнему подтянутым. Казалось, за эти годы он вполне освоился со своим долговязым телом, заполнил его собой.
Я слышала, он вроде бы женился. Ну и что – почему бы ему не поговорить со старым другом, даже если он женат? Какая мне разница?
Никакой. Он поднял брови, и мои нервы снова затрепетали. Как мне с ним разговаривать? Что тут скажешь, после всего, что случилось, после того, чему он был свидетелем сегодня?
– В принципе можно и поесть, – набралась я смелости, надеясь на вознаграждение. Может, Джей нашел меня неспроста. Мысль была неубедительная, я понимала, что путаю красивые плечи и искренность. Ну и пусть. Могло быть и хуже.
– «Речная хижина»? – спросил он, и я кивнула. – Лодка при мне. Не забудь забрать свои сапоги.
Мы отчалили от пристани на небольшой старенькой моторке его отца. Широкая река была темна и спокойна, кое-где подсвеченная отражениями причальных фонарей. Мы скользили по воде, и под урчание мотора я украдкой взглянула на Джея: он правил лодкой, как некогда его отец, стоя, привалившись к подлокотнику кресла. Вдруг вспомнилось, как мы с ним подплыли под ярко-голубое днище этой лодки и нацарапали на ее деревянном корпусе наши инициалы перочинным ножиком. Мы не учли, конечно, что мистер Черами обнаружит наши автографы, когда воспользуется подъемником.
Поравнялись с баржей – плавучим домом с жестяным навесом, стянутым амортизационными тросами и выцветшей веревкой; Джей замедлил ход и помахал парню, сидевшему на складном садовом стуле. Тот снял капитанскую фуражку в ответ. Джей прибавил газу, а я закрыла глаза и подставила волосы ветру.
Мне придется посвятить его во все свои перипетии: наркоклиника, реабилитация, Молли Роб и мой дорогой братец, которые только что выкинули меня из единственного дома, что у меня был. Хорошо, что мотор так грохотал, что было время собраться с мыслями.
Мы подъехали к пирсу «Речной хижины», Джей выпрыгнул из лодки, пришвартовался и протянул мне руку. Коснувшись его ладони, я ощутила восхитительное покалывание. Пока мы шли к фанерной хибаре, освещенной гирляндой белых фонариков, мне отчаянно хотелось плюхнуться за барную стойку как нормальный человек, взять пива, снять напряжение. Нервы посылали болезненные разряды в руки и ноги.
«У.Г.Р.О.З.А.» – напомнила я себе одну из терапевтических мантр, которые мы без конца твердили в рамках пресловутых двенадцати шагов (означает «Усталость. Голод. Раздражение. Одиночество. Злость. Ажиотаж»). В данный момент присутствовали все шесть компонентов, а это означало, что необходимо притормозить и заняться собой. Что вряд ли представлялось возможным. Просто выжить в такой день было бы счастьем.
Мы сели за дощатый столик в дальнем углу, и я смогла оглядеться. Некогда я сама стояла тут за стойкой – одна из моих недолгих алкогольных подработок, которых, к сожалению, было за эти годы немало, но, слава богу, я не заметила знакомых ни за ней, ни среди посетителей. Хозяева с тех пор остались те же – ворчливая парочка лет шестидесяти, – но они обычно держались подальше от столиков, проводя время в задней комнатке за покером и периодически покрикивая в окошечко на расслабленных подростков из числа персонала.