Девушки из Шанхая
Шрифт:
— Пойдем, Перл. Пора собираться.
Я отодвигаю стул, радуясь, что избежала отцовских поучений.
— Нет!
Папа ударяет кулаком по столу так, что звенит посуда. Мама вздрагивает от неожиданности. Я замираю на месте. Наши соседи преклоняются перед отцовской деловой хваткой. Он воплощает в себе все то, о чем могут мечтать шанхайцы и приезжие из тех, что слетаются сюда со всего мира попытать счастья. Он начал с нуля, а теперь он и члены его семьи — важные птицы. Еще до моего рождения он открыл в Кантоне контору по прокату рикш, причем сам был не владельцем, а подрядчиком — он нанимал рикш за семьдесят центов в день, отдавал внаем младшему подрядчику за девяносто центов в день, а клиенты брали их за доллар в день. Скопив достаточную сумму, он перевез нас в Шанхай и открыл там свою собственную контору. «Здесь больше возможностей», — частенько повторял он вместе с сотнями тысяч других
Мэй все это безразлично. Я смотрю на нее и в точности знаю, что она хотела бы сказать: «Я не хочу слышать, что тебе не нравятся наши прически, не хочу слышать, что тебе не нравится, как мы оголяем руки или чрезмерно демонстрируем окружающим свои ноги. Нет, мы не хотим устроиться на „нормальную полноценную работу“. Ты, конечно, мой отец, но шум, который ты устраиваешь, показывает, что ты — слабак, и я не желаю тебя слушать». Вместо этого она склоняет голову набок и смотрит на отца так, что он не может перед ней устоять. Она выучилась этому фокусу еще в младенчестве и с возрастом довела его до совершенства. Мягкость и непринужденность ее повадки обезоруживает любого. Она слегка улыбается. Похлопывает отца по плечу, и его взгляд притягивают ее ногти, которые, как и у меня, окрашены бальзаминовым соком в ярко-алый цвет. Даже между членами семьи прикосновения хотя и не совсем запрещены, все же не приняты. В порядочных семьях не целуются, не обнимаются и не похлопывают друг друга. Поэтому Мэй точно знает, что делает, когда прикасается к отцу. Пользуясь его замешательством и смущением, она быстро отходит, и я спешу за ней. Мы делаем несколько шагов, но папа окликает нас:
— Не уходите, пожалуйста.
Мэй, как обычно, смеется в ответ:
— Мы работаем вечером. Не ждите нас.
Я поднимаюсь за ней по лестнице, а вслед нам несутся звуки родительских голосов, сливаясь в единую неодобрительную песнь. Мама ведет мелодию: «Жаль мне ваших мужей: „Мне нужны туфли“, „Хочу новое платье“, „Купи нам билеты в оперу“». Папа своим низким голосом ведет басовую партию: «Вернитесь. Пожалуйста, вернитесь. Мне надо вам кое-что сказать». Мэй не обращает на них внимания, я пытаюсь ей в этом подражать, восхищаясь тем, как она игнорирует их требования. В этом мы не похожи, как и во многом другом.
Если речь идет о сестрах — или братьях, — сравнения неизбежны. Мы с Мэй родились в деревне Иньбо, расположенной менее чем в полудне ходьбы от Кантона. У нас всего три года разницы, но сложно представить себе двух более непохожих людей. Она хохотушка — меня же часто упрекают в излишней мрачности. Она маленького роста и очаровательно пухленькая — я высокая и худая. Мэй недавно окончила школу и не читает ничего, кроме светской хроники в газетах, — я пять недель назад окончила колледж.
Первым моим языком был тайшаньский диалект, сэйяп, — на нем говорят в четырех областях провинции Гуандун, где жили наши предки. С пяти лет со мной занимались американские и английские учителя, поэтому мой английский близок к идеалу. Я считаю, что свободно говорю на четырех языках — на британском и американском английском, на диалекте сэйяп (одном из множества кантонских диалектов) и на уском диалекте (своеобразной версии путунхуа, на которой говорят в Шанхае). Я живу в космополитическом городе и потому использую английские названия таких китайских городов, как Кантон, Чунцин и Юньнань. Наши традиционные платья я называю кантонским словом чонсам,а не чаншаньна путунхуа; то, что американцы называют «кузов», я на британский манер зову багажником; говоря об иностранцах, я зову их то фаньгуйцзы— «заморские черти» на путунхуа, то кантонским ло фань— «белые черти»; а Мэй я называю по-кантонски моймой— «младшая сестра», а не мэймэйна путунхуа. Моей сестре языки не даются. Мы переехали в Шанхай, когда она была еще совсем маленькой, и она так и не продвинулась в сэйяпе дальше нескольких названий блюд. Мэй говорит только по-английски и на уском диалекте. Между путунхуа и сэйяпом примерно столько же общего, сколько между английским и немецким, — родство чувствуется, но взаимопонимания нет.
Благодаря этому мы с родителями иногда пользуемся тем, что Мэй нас не понимает, и говорим на сэйяпе, чтобы подразнить ее.
Мама
Меня же постоянно гложет присущая всем Драконам неугасимая жажда действия. Мама часто говорит: «Твои большие ступни донесут тебя повсюду». Однако у Дракона, самого сильного из всех знаков, есть и свои недостатки. «Дракон — преданный, требовательный и ответственный знак, укротитель своей судьбы, — сказала мне как-то мама. — Но тебя, милая Перл, всегда будет подводить твоя необдуманная болтовня».
Завидую ли я сестре? Как я могу ей завидовать, когда я так ее люблю? Наше с ней общее имя — Лун,Дракон. Я — Драконова Жемчужина, а Мэй — Драконова Красота. Она предпочитает писать свое имя на западный манер, но на путунхуа «мэй» значит в том числе и «красивая», и к ней это определение относится в полной мере. Мой долг как сестры — защищать ее, наставлять на верный путь и баловать ее. Иногда, конечно, я на нее сержусь, как, например, в том случае, когда она надела мои любимые итальянские туфельки из розового шелка и испортила их под дождем. Но главное — моя сестра любит меня. Я ее цзецзе— старшая сестра. Согласно традиционной иерархии, принятой в китайских семьях, я всегда буду главенствовать, пусть даже в семье ее любят больше.
Когда я вхожу в нашу комнату, Мэй уже успела снять платье, бросив его в кучу вещей на полу. Я закрываю за собой дверь, ведущую в наш мир — мир красоток. У нас с Мэй одинаковые кровати с белыми с синей каймой льняными балдахинами с узором из глициний. В большинстве шанхайских спален обязательно есть плакат или календарь с красотками. В нашей комнате их несколько. Мы позируем для художников, специализирующихся на изображении красоток. На стенах у нас висят несколько наших любимых изображений: Мэй на диване в лимонном шелковом жакете, в руках у нее — мундштук слоновой кости с сигаретой марки «Хатамэнь»; я в горностаевых мехах сижу, обняв колени, перед озером в обрамлении колоннады, рекламируя «Радикальное решение для роскошного румянца» д-ра Уильямса (кому и продавать такое снадобье, как не девушке с румяными щеками?); и мы вдвоем в шикарном будуаре с пухлыми младенцами, символизирующими богатство и процветание, рекламируем детское порошковое молоко, чтобы показать, что мы — современные матери, которые, заботясь о своих современных отпрысках, используют самые современные изобретения.
Я пересекаю комнату и присоединяюсь к Мэй, выбирающей наряд. Наш день только начинается. Сегодня мы будем позировать З. Ч. Ли, лучшему художнику из всех, кто специализируется на календарях, плакатах и рекламах с красотками. Большинство семей были бы шокированы, если бы их дочери позировали художникам и порой возвращались домой под утро. Поначалу наши родители реагировали так же, но стоило нам начать зарабатывать деньги, как они перестали протестовать. Папа забирает наши гонорары и пускает их в оборот, говоря, что к тому моменту, когда мы встретим наших будущих мужей, влюбимся и решим выйти замуж, у нас будет приданое.
Мы выбираем сочетающиеся друг с другом чонсамы,чтобы подчеркнуть, как мы гармоничны и элегантны. Каждый, кто посмотрит на нас, ощутит нашу свежесть и непринужденность, обещающие счастье тем, кто купит рекламируемые нами товары. Я останавливаю свой выбор на персиковом шелковом чонсамес красным кантом. Мое платье так облегает фигуру, что портной был вынужден сделать на юбке довольно смелый разрез, чтобы я могла двигаться. Ворот, грудь и правая сторона платья расшиты галунами из такого же красного канта. Мэй надевает бледно-желтый шелковый чонсам,разрисованный едва заметными белыми цветами с алыми сердцевинами. На ее платье такие же красные галуны и кант, как и на моем. Традиционный жесткий воротник на ее платье почти касается мочек ушей; короткие рукава подчеркивают тонкость рук. Пока Мэй подкрашивает брови, придавая им форму молодых ивовых листьев — длинных, тонких и изящных, — я втираю в лицо рисовую пудру, чтобы замаскировать румянец. Затем мы надеваем красные туфли на высоких каблуках и красим губы одинаковой красной помадой.