Девушки здесь все такие милые
Шрифт:
– Я психолог, – говорит Лорен. – Работаю по большей части с детьми.
Я вскидываюсь, услышав «с детьми». Это была мечта Флоры. Лорен всегда к ней тянуло. Наверное, Флора давала ей ощущение исключительности, которое не мог дать никто другой.
– Вот это круто, – говорит Адриан. – Обожаю детишек! Мне не терпится самому стать отцом.
Да заткнись ты уже.
– Ну что ж, дай бог, – многозначительно произносит Лорен. Как будто проблема – а она, конечно же, не сомневается, что проблема есть – во мне. Я хочу защитить
«Только не произноси ее имя!» – хочется гаркнуть мне, но я сама не знаю в точности, чье – ее.
– Кого?
– Эллу! В смысле, я знала, что она приедет, но увидишь ее – сама все поймешь. Выглядит потрясающе! А еще Джемму – она, кстати, снималась в одной из серий «Анатомии страсти». Здорово, правда?
Я киваю:
– Здорово.
Лорен знает, как ужалить меня побольнее. Джемма таки стала дипломированной актрисой, а я нет.
Я поворачиваюсь к даме за складным столиком.
– Амброзия и Адриан Тернер, – говорю я.
– Амброзия – какое чудесное имя! Ага, нашла вас. Вы у нас, значит, в Николсон-холле. Вот ваши ключи-карточки, буклет со всей информацией и актуальное расписание. Не забудьте написать на бейджиках имена.
– Нет, мы не в Никсе, – возражаю я. – Мы будем жить в отеле.
Она еще раз сверяется с лежащими на столе списками, ее лоб прорезают складки.
– Да нет же, дорогая, вот, у меня тут написано!
Я вытираю руки о джинсы.
– Наверное, меня с кем-то спутали.
Дама смеется:
– С вашим-то именем попробуй спутай!
Адриан хватает наши карточки-ключи.
– Да ведь это отлично! А отель можно отменить, малыш. Ты, наверное, забронировала здесь комнату и забыла.
В этом весь Адриан. Ему и в голову не приходило, что я говорю неправду, когда я уверяла, что в общежитиях все комнаты разобрали. Равно как и сейчас у него и в мыслях нет, что я лгу.
– Да я не… – начинаю я, но за нами уже собралась очередь, да и Лорен топчется рядом, с интересом глазея на происходящее. – Ладно. Пошли.
Никс – это не Гробовщага. Там я жила на втором курсе и очень ценила наличие внутренней двери между мной и моей соседкой – рыжеволосой Вероникой, которая вечно носила черные футболки с рок-символикой, так что лицо Джима Моррисона натягивалось у нее на сиськах, и ко всем обращалась «эй, чувак». Никаких особых воспоминаний от Никса у меня не осталось, но внезапно силы меня покидают. Я верчу головой, пытаясь отыскать свободный угол, нащупать путь к отступлению – и встречаюсь взглядом с человеком, которого меньше всего хочу видеть.
Флора Баннинг не говорит мне ни слова. Уголки рта у нее приподняты, лицо фарфоровое, волосы, все такие же белокурые, зачесаны назад и перехвачены повязкой.
– Ты ни капельки не изменилась, – бормочу я так тихо, чтобы Адриан не услышал.
– Ты в порядке, Амб? – спрашивает он. – Пошли заберем багаж и распакуемся.
Горло у меня пересыхает. Мы с Флорой
– Все хорошо, – выдавливаю я, сжимая его руку. – Пойдем отсюда.
Когда я снова оборачиваюсь, Флора смотрит на нас. Смотрит на меня.
10. Тогда
Я позвонила Билли на следующий день, когда Кевин уехал. И рассказала ей идеальную версию произошедшего – аж сама заслушалась. Мол, встретила в библиотеке парня и он назвал меня красавицей. Билли оценила.
Я умолчала об имени Кевина и о том, что случилось после посиделок на Фосс-Хилле. Я умолчала, за каким занятием застукала их с Флорой глубокой ночью, когда, потусив с Салли, вернулась в общагу. Шорох простыней, приглушенные смешки, шевелящийся на кровати ком – два сцепленных тела. Я умолчала о том, как лежала и представляла себе их руки и ноги, переплетенные, словно пряди в мокрой косе.
– Как же теперь его найти? – озаботилась Билли. – Это же судьба! Вы просто обязаны встретиться снова!
Ее оптимистичный настрой резко контрастировал со скепсисом Салли.
– Не знаю, – ответила я. – В принципе он дал мне свою почту… А может, как-нибудь случайно пересечемся.
Когда я подняла глаза, Флора стояла в дверях с двумя кружками. Настоящими кружками, а не картонными стаканчиками, которые она обычно приносила из кафетерия, чтобы развести свой веганский горячий шоколад. В одной из кружек, как маленький Эверест, высилась белая горка маршмеллоу.
Не знаю, сколько она успела услышать. Но улыбалась она как ни в чем не бывало – она вообще, казалось, состоит из одних улыбок, – и когда я отложила телефон, она села на мою кровать и протянула мне кружку с маршмеллоу.
– Что это? – удивилась я.
– Горячий шоколад. Я подумала: почему бы нам не завести парные кружки. На моей написано «лучшая», а на твоей – «подруга». Но если ты хочешь «лучшую», возьми! Я решила отдать тебе «подругу» просто потому, что в ней маршмеллоу. Я их не ем, в них желатин.
– Ох, как мило, спасибо, – пробормотала я.
Мы вовсе не были так близки. Мы обсуждали наших сестер, она рассказывала о своем молодом человеке, расспрашивала меня о Мэтте, а я лгала в ответ. Иногда мы вместе ели, спали в пяти футах друг от друга, она красила мне ногти и заплетала косы. Но тех чувств, которые вызывала у меня Салли, к Флоре я не испытывала. Салли – это был непреходящий праздник, вечная авантюра. Даже кружку Флора подарила не просто так. Это была попытка взять меня в рабство, поставить галочку напротив пункта «университетская подруга» в списке, который она сама себе зачем-то составила. Я не могла не задаться вопросом: почему я? Только потому, что мы вместе живем, или есть еще какая-то причина?