Девяносто третий год
Шрифт:
VIII. Речь и рык
Тем временем Симурдэн, который еще не занял своего поста на плоскогорье и не отходил от Говэна, вдруг подошел к горнисту.
– Подай сигнал! – скомандовал он.
Горнист заиграл, ему ответила труба.
И снова рожок и труба обменялись сигналами.
– Что такое? – спросил Говэн Гешана. – Что это Симурдэн задумал?
А Симурдэн уже шел к башне с белым платком в руках.
Приблизившись к ее подножью, он крикнул:
– Люди, засевшие в башне, знаете вы меня?
С вышки ответил чей-то голос – голос Имануса:
– Знаем.
Началась
– Я посланец Республики.
– Ты бывший кюре из Паринье.
– Я делегат Комитета общественного спасения.
– Ты священник.
– Я представитель закона.
– Ты предатель.
– Я революционный комиссар.
– Ты расстрига.
– Я Симурдэн.
– Ты сатана.
– Вы меня знаете?
– Мы тебя ненавидим.
– Вам хотелось, чтобы я попался к вам в руки?
– Да мы все восемнадцать голову сложим, лишь бы твою с плеч снять.
– Вот и прекрасно, предаюсь в ваши руки.
На верху башни раздался дикий хохот и возглас:
– Иди!
В лагере воцарилась глубочайшая тишина – тишина ожидания.
Симурдэн продолжал:
– Но лишь при одном условии.
– Каком?
– Слушайте.
– Говори.
– Вы меня ненавидите?
– Ненавидим.
– А я вас люблю. Я ваш брат.
– Да, ты Каин.
Симурдэн продолжал голосом громким и в то же время мягким:
– Оскорбляй, но выслушай. Я пришел к вам в качестве парламентария. Да, вы мои братья. Вы несчастные, заблудшие люди. Я ваш друг. Я несу вам свет и взываю к вашему невежеству. А свет – он и есть братство. Да разве мы с вами – не дети одной матери – нашей родины? Так слушайте же. Придет время, и вы поймете, или ваши дети поймут, или дети ваших детей поймут, что все, что творится ныне, свершается во имя законов, данных свыше, и что в революции проявляет себя воля божья. И пока не наступит то время, когда все умы, даже ваши, уразумеют истину и всяческий фанатизм, даже ваш, исчезнет с лица земли, пока, повторяю, не воссияет этот великий свет, кто сжалится над вашей темнотой? Я сам пришел к вам, я предлагаю вам свою голову; больше того, протягиваю вам руку. Я как милости прошу: отнимите у меня жизнь, ибо я хочу спасти вас. Я наделен широкими полномочиями и могу выполнить то, что пообещаю. Наступила решительная минута; я делаю последнюю попытку. Да, с вами говорит гражданин, но в этом гражданине – тут вы не ошиблись – жив священнослужитель. Гражданин воюет с вами, а священник молит вас. Выслушайте меня. У многих из вас жены и дети. Я беру на себя охрану ваших детей и жен. Я защищаю их от вас же самих. О братья мои…
– А ну-ка попроповедуй еще! – насмешливо крикнул Иманус.
Симурдэн продолжал:
– Братья мои, не допустите, чтобы пробил час кровопролития. Близится миг страшной схватки. Многие из нас, что стоят здесь перед вами, не увидят завтрашнего рассвета; да, многие из нас погибнут, но вы, вы умрете все. Так пощадите же самих себя. К чему проливать втуне столько крови? К чему убивать стольких людей, когда можно убить всего двух?
– Двух? – переспросил Иманус.
– Да, двух.
– А кого?
– Лантенака и меня.
Симурдэн повысил голос:
– Два человека здесь лишние: Лантенак для нас, я для вас. Так вот что я вам предлагаю, и это спасет вашу жизнь: выдайте нам Лантенака и возьмите меня. Лантенак будет гильотинирован, а со мной сделаете все, что вам будет угодно.
– Поп, – заревел Иманус, – попадись только нам в руки, мы тебя живьем зажарим.
– Согласен, – ответил Симурдэн.
И продолжал:
– Вы обречены на смерть в этой башне, а я предлагаю вам жизнь и свободу. Я несу вам спасение. Соглашайтесь.
Иманус захохотал.
– Ты не только негодяй, но и сумасшедший. Зачем ты нас беспокоишь зря? Кто тебя просил с нами разговаривать! Чтобы мы выдали маркиза? Чего ты хочешь?
– Его голову. А вам предлагаю…
– Свою шкуру. Ведь мы с тебя, как с паршивого пса, шкуру спустим, кюре Симурдэн. Но нет, не выйдет, твоя шкура против его головы не потянет. Убирайся.
– Бой будет ужасен. В последний раз говорю: подумайте хорошенько.
Пока шла эта страшная беседа, каждое слово которой четко слышалось и внутри башни и в лесу, спускалась ночь. Маркиз де Лантенак молчал, предоставляя действовать другим. Военачальникам свойственен этот зловещий эгоизм. Это право тех, на ком лежит ответственность.
Иманус заговорил, заглушая слова Симурдэна:
– Люди, идущие на нас штурмом! Мы сообщили вам свои условия, они вам известны, и ничего мы менять не будем. Примите их, иначе раскаетесь. Согласны? Мы отдаем вам троих детей, которые находятся в замке, а вы выпускаете нас всех целыми и невредимыми.
– Всех, согласен, – ответил Симурдэн. – За исключением одного.
– Кого же?
– Лантенака!
– Нашего маркиза! Выдать вам маркиза! Ни за что на свете!
– Нам нужен Лантенак.
– Ни за что.
– Мы можем вести переговоры лишь при этом условии.
– Тогда начинайте штурм.
Наступила тишина.
Иманус, протрубив сигнал сбора, сошел вниз; Лантенак обнажил шпагу; все девятнадцать человек в молчании зашли за редюит и опустились на колени; до них доносился мерный шаг передового отряда, продвигавшегося в темноте к башне. Шум все приближался; вдруг вандейцы угадали, что враг достиг самого пролома. Тогда мятежники, не подымаясь с колен, припали к бойницам, оставленным в редюите, вскинули к плечу ружья и мушкетоны, а Гран-Франкер, он же священник Тюрмо, выпрямился во весь свой рост и, держа в правой руке саблю, а в левой распятие, торжественно провозгласил:
– Во имя отца и сына и святого духа!
Осажденные дали залп, и бой начался.
IX. Титаны против гигантов
Началось нечто неописуемо страшное.
Рукопашная под Тургом превосходила все, что может представить себе человеческое воображение.
Дабы дать о ней хотя бы слабое представление, пришлось бы обратиться к великим схваткам эсхиловских трагедий или к резне феодальных времен, к тем побоищам «нож к ножу», которые происходили еще в XVII веке, когда наступающие проникали в крепость через проломы, вспомнить те трагические поединки, о которых старик сержант из провинции Алентехо говорит: «Когда мины сделают свое дело, нападающие пойдут на штурм, опустив забрало, прикрываясь щитами и досками, обшитыми железом, вооруженные гранатами, они вытеснят врага из ретраншементов и редюитов, овладеют ими и продолжат неудержимое наступление».