Девяносто три!
Шрифт:
— Тебе понравилось? — интересуется готовый на все. Нюхнул свой порошок, теперь не может уснуть, горячая грудь; ущипнешь, — он дергается, как чимкентская эфа. Скрип тайных пружин. "Позвони в субботу".
(Видишь ли, я не могу больше туда-сюда, я хотел бы договориться с постоянным мальчиком, чтобы). Он кивает, развернуты штабные карты, "как ты любишь кончать?", красный флажок воткнут в среднерусскую возвышенность, строительство блиндажа. Их оставили наедине в шикарной пещере, проверяли на сноровку, кто лучше перетрет сталагмит. Десять дней на гранатовом соке, молекулы непоправимо меняются. Плотность! Прибавить плотность! Вылез, споткнулся, упал. Пчелиные дела,
Второстепенная работа, вызов пришельцев: Amalantrah. Существо с дынной головой, мистер лэм, на него надо пялиться четыре часа, пока не проникнешь в яичную утробу.
1 октября 1917 г. — встреча в Нью-Йорке с М-Широкие-Плечи. Наблюдали мальчика и короля, их запретные игры. Укусы и царапины после сеанса.
Оторвал страничку, скомкал, бросил на пол. Календарь желаний. Завтра поедем в иной Бергхоф, притаившийся в расщелине, под грязной водой. Выебем кого-нибудь. А на сегодняшний вечер: мигрень, прерывистый сон о кознях медвежьей столицы, расплавленная хулиганами белая кнопка, школьник с кровоподтеком на скуле, телефон, напрасно пищащий в кармане куртки.
Просто callboy, его ненасытные позывные, не хватает денег на листья травы. Три сольдо, брошенные на мокрую простыню. Аванс от бультерьера, засевшего в чужой конуре.
"Отрубленный Бог", сангина (деталь).
Взял брошюру, валявшуюся на грязной кровати, "j'ai pas sommeil". На обложке — парень, распятый на снеговике, торчит азиатский хуй, лает белая-собачка-красный-ошейник, простая надпись: No mercy. То, что нам уже объясняли когда-то, прикладное природоведение. "Так кто такой Уильям Хиггинс?"
За каких-то триста франков можешь делать с ним что угодно. Только не увлекайся. Ну ладно. Два пальца вверх, потом к запястью, к горлу. Улыбнулся, прикрыл дверь. Волшебный Д-р.
26 октября 1440 г. — аутодафе.
42
Поленница. Возникла вроде бы ниоткуда, укрепилась, как посмертный размер ноги. В песках зреет спермоточивый корень, куцые глаза без ресниц. Ноябрь 1437, два детских скелета обнаружены в замке Machecoul, валеты отнекиваются. Баррон не дает о себе знать. Водянистая боль в груди, словно изогнулись рельсы. A dog returns its vomit.
Утром сливовый леденец, сон о больных подростках. Обитали в приюте для безнадежных калек. Вероятно, в журнале «S-n» гневные признания выжившего: их вывели в цветник на прогулку и расстреляли, с трех сторон гигантская клумба окружена автоматчиками, четвертая — свободна, там никудышный парк, фанерные вагоны, но добежать невозможно. Дети рвут львиный зев, sweetgrass, смеются, корчатся, утихают. Пули вспарывают землю, черные брызги.
Один (Serpent, Destroyer) уцелел. Он в глупой времянке, скверно прилажены доски, пыль корчится в июльских лучах. Предположим, утро. Обычная прогулка, и вдруг этот расстрел. Коварный замысел. Хотят избавиться от никчемных фриков, ничего удивительного, какого хуя подкармливать отребье.
Шум у входа. Беглец ползет за ящик с рассадой. Это, предположим, домик садовника. Верно: лопаты, грабли, жухлая трава прилипла к уставшей тяпке.
— Итак, евреи.
Бодрый голос, серебряная пряжка, тонкое кольцо на безымянном пальце — мышь, пожирающая гадюку.
— Понимаете, профессор, в Вевельсберге опасаются, не проломим ли мы скорлупу.
— Баррон, кажется, благосклонен.
Прошли, голоса утихли.
— Можешь называть меня Hynek.
За его спиной стоит мальчик лет десяти, смотрит с улыбкой. Такой же уродец. Выживший бросается к нему, магнетизм.
Hynek расстегивает рубашку: одной руки нет, вместо нее — странная закорючка, будто бы поросячий хвостик, только в девяносто три раза толще. Такие бывают у веселых горошин. Мутанты, они любят друг друга, они пьют липовый отвар, они плачут, они боятся. Отец мальчика — садовник. Приходит, сокрушается, говорит о возмездии. Майка в полоску, простые руки.
Но вот же оно. Исполинский бомбардировщик берет курс на северо-восток. Грязь выплескивается из жерла, бордовые потоки. Залить всё, возвести стерильные города, фильтровать воду, очистить воздух. Для посвященных его цвет — синий и золотой. Смотреть на лицо лэма, как на священный экран, искать трещинку в яйце, тайный рычаг, скрытый от шпионов. Сходили на выставку, обнюхали каждый узелок, ничего не узнали. Success is thy proof. Семь опасных лучей тянутся в Чикаго, шрамы под левым глазом, укус черной змеи, притаившейся на южно-мичиганском проспекте. Quimbanda, sodomitic sorcerer, барабан из шкуры ариеса, насечки на предплечьях, белые глаза, ненасытные мускулы. Внедряйся! Скорлупа трещит, пылает магма. В день последнего солнцестояния собрались в Экстернштайне: "Что делать с симовым коленом?" Предложение Г.
– мадагаскар. Луч вспыхивает в дыре, потом еще один, друг за другом все семь — благословение.
Откашлялся, глотнул кофе. Никаких следов укола.
А там, за рамой пришпилена незаметная бумажонка. Тайнопись, но расшифровать легко: "На хуй никому не нужен. Сдохнешь, как пес. Ле-Олам. Аминь".
43
Позывные элементарного короля. На что способны матросы? Ослепить, разорвать барабанные перепонки, отбить обоняние, покрыть кожу змеиной коркой. Три уровня защиты, не преодолеть. Засохшая сперма на военно-полевом атласе, желтые разводы. Родился младенец со стручком перца во рту (перед зачатием бесновались в суринамском ресторане).
Это другое сознание, ты понимаешь, другое. Им в жопу запихивают кегли, видел? Кегли? Ну да, и такие кожаные пробки тоже. Там хуй знает что творится, какая-то белиберда.
No new messages on server — надпись, которую так боялся Джефф Страттон, наблюдатель, распиленный на три куска зондеркомандой, тело, истекающее целомудренным соком в полицейском морге. LAPD, этот стол еще помнит щебет Элизабет Шорт. Пересекаются поля, плывет еврейский остров, оставляя дымящиеся трещины в океане. Мост поднят, янтарная оса не может расколоть незримую преграду, бьется тщетно. Кости следопытов на безжизненном склоне. Здесь плясал Quimbanda, задирая похотливые ноги.
Что мы умеем? Ничего не умеем.
Взвизгнул в подушку, грядет ампутация, пьяный корчмарь наступил на нежную лапку. Встреча с Bon-Pa на неведомом меридиане, божество откликается на хамскую музыку, недоумевает, протестует, топчет передатчик. Он умер, переехал, там никого нет. Пустая квартира на южно-мичиганском проспекте, пыльная кожа черной змейки, пестрая лента. Вменяемый — невменяемый, вот о чем они говорили.
Выйти из комнаты благоразумия, не возвращаться никогда. Хуевый акцент, гноящиеся глаза, вывихнутый позвоночник. Мельтешение с тыльной стороны зрачка, падают ресницы. Всё не так, неправильный угол наклона. Из окопов рвется пламя.