Девяностые годы
Шрифт:
Когда Салли стала убирать постели, она увидела девушку у входа в свою палатку. Босая, с веселыми искрящимися глазами, она скорее напоминала мексиканку или испанку, чем обитательницу кустарниковой чащи. Салли приветливо улыбнулась ей, и весь день девушка не отходила от нее, то и дело издавая удивленные восклицания при виде странных обычаев белой женщины и засыпая Салли вопросами на ломаном английском языке.
— Кто эта девушка из палатки Фриско? — спросила Салли Морриса, когда он вечером вернулся с работы.
— Маритана, — пробурчал Моррис. —
— Маритана? — Салли усмехнулась. Вероятно, вот почему мистер Фриско Джо Мэрфи пел с таким ироническим пафосом: «О Маритана, дикий цветок».
— Конечно, это вранье. Она туземка, — сказал Моррис.
— Но она не похожа на здешних женщин, — заметила Салли. — Цвет кожи у нее светлее и взгляд осмысленнее.
— Вздор! — сердито крикнул Моррис. — Маритана — обыкновенная кочевница, и никого Фриско не убедит, будто это не так. А досталась она ему обычным путем.
— А именно?
— В первую ночь, когда мы здесь поставили палатки, неподалеку было кочевье туземцев. Они прислали к нам двух девушек. Фриско решил оставить одну из них, а другую отправил обратно, подарив ей пачку табаку и жестянку с вареньем. Девушка, которую выбрал Фриско, была еще очень молода и пуглива, она начала кусаться и царапаться, как дикая кошка, и в конце концов убежала. Вот почему он и назвал ее Маританой. Кочевники посылали других девушек, но они Фриско не понравились. Старатели стали дразнить его этой маленькой мегерой и назвали месторождение ее именем, чтобы позлить его.
Через месяц Маритана пришла снова. Вероятно, подчиняясь воле своего племени. Ее отец и будущий муж имели свидание с Фриско. За право оставить ее у себя он подарил им несколько бутылок вина и две пачки табаку. Однако нужно отдать ему справедливость, Фриско обращался с ней хорошо, кормил ее и одевал в яркие платья, как цыганку. Некоторое время ей, по-видимому, нравилась такая жизнь, а потом она убежала в чащу, перепачкала свои платья и раздарила все бусы. Теперь она приходит и уходит, когда ей вздумается. Но он требует, чтобы она оставляла свою одежду и все эти стекляшки, когда она убегает к своим, а когда возвращается, она должна вымыться и надеть на себя платье.
Все же Моррис негодовал на Фриско за то, что тот держит Маритану в лагере, когда бок о бок живет миссис Гауг. Эта беззастенчивая, открытая связь с туземкой казалась Моррису оскорбительной для белой женщины, и он запрещал Салли всякие сношения с Маританой.
— Ты должна игнорировать ее… и Фриско тоже, — сказал Моррис.
— Как же это сделать? — возразила Салли. — Девушка ни в чем не виновата, и я не могу быть с ней груба, когда она приходит ко мне из чащи, как дикий зверек. А что касается мистера Мэрфи, то мы, вероятно, все еще у него в долгу?
— Пожалуйста, перестань пилить меня, — проворчал Моррис.
— Если мы у него в долгу, то мы не можем игнорировать его, — настаивала Салли. — Только, Моррис, не пойми меня превратно. Я не меньше тебя осуждаю такое отношение наших мужчин к туземным девушкам.
— Уж в этом ты никогда не сможешь упрекнуть меня, — заверил ее Моррис. — Туземки грязны, от них скверно пахнет, хотя в молодости некоторые из них довольно недурны. Не понимаю, как можно иметь дело с этими дикарками. Но хуже всего то, что есть негодяи, которые похищают этих женщин и насилуют их, а другим белым приходится платиться за чужую вину.
Салли это знала. Ее радовала уверенность, что Моррис никогда не имел дело с туземками: они претили ему. Моррис и раньше рассказывал ей о том, что столкновения между старателями и кочевниками чаще всего происходят оттого, что белые совращают их женщин.
Не потому, чтобы туземцы с неохотой одалживали своих жен белым людям. Но им не нравилось, когда женщин задерживали в лагере, а их сородичам, считавшим, что они в таком случае имеют право на разные блага, не удавалось этими благами попользоваться. Если туземцы в отместку перед утром нападали на лагеря старателей и осыпали их дождем копий, белые отвечали им стрельбой из ружей и проливали кровь туземцев. Тогда начиналась кровавая вражда. Кочевники считали, что все белые принадлежат к одному и тому же племени и отвечают за преступление, совершенное любым членом племени. Таков был их закон — единственный закон, известный им: око за око, зуб за зуб!
В тех местностях, где кочевники были настроены враждебно, они иногда засылали своих девушек в лагерь белых как приманку. Некоторые старатели не могли устоять перед соблазном при виде этих смуглых созданий, приходивших вечерком в лагерь. Другие были осторожнее и, опасаясь тучи копий, отправляли женщин обратно, снабдив их в виде добровольного даяния несколькими жестянками с вареньем или мукой и сахаром. Пусть уходят с миром. Но в дальних районах за Лейк-Кери или в сторону Стрелы золотоискатели, оставлявшие у себя туземок, рисковали жизнью.
В больших лагерях, подобных Хэннану, где темнокожие уже опустились до попрошайничества и напоминали голодных ворон, связи с туземками были делом довольно обычным, хотя большинство золотоискателей стыдилось этого и старалось по возможности скрыть свои отношения с темнокожими женщинами. Но Фриско выставлял Маритану напоказ и именно потому, что она принадлежала к дикому племени, наряжал ее и носился с ней, всячески давая понять, что гордится такой возлюбленной. И это приводило Морриса в ярость.
Сородичи Маританы облепляли палатку Фриско, точно мухи. Они сидели в пыли, поджидая, когда он вернется с работы, и едва он показывался, начинали оживленно что-то лопотать. Фриско расхаживал среди них, посмеиваясь и весело приветствуя их. Он раздавал им жестянки с вареньем, муку и сахар, а иногда старое платье, пачки табаку и куски пестрого ситца. Он держал для этой цели особый ящик, в котором лежали предметы «товарообмена», и доказывал Моррису, что необходимо быть в хороших отношениях с этими «негритосами». Он-де узнал это на опыте, когда плавал матросом в Южных морях.