Девяностые
Шрифт:
Вошел и остолбенел. Висели гроздьями колбасы разной длины и толщины, под стеклом витрин-холодильников – куски мяса, кубы сливочного масла, круги сыра. Алкоголь – целый взвод бутылок на полках.
– Это всё по талонам? – спросил продавщицу; она была примерно того же возраста, что и в соседнем отделе, но стройная, улыбающаяся, в одежде и макияже, как на дискотеку собралась.
– Нет, – ответил за нее сидевший у входа парень в костюме, с аккуратной прической, – здесь товары по договорным ценам.
В голосе его слышалось: «Нечего тебе здесь делать, нищеброд в шинелишке».
«Охранник
Слюна заполнила рот, но слюна ядовитая, едкая. Женька с трудом удержался, чтоб не сплюнуть, проглотил. Запил газировкой. И сказал так, будто бросался с высокого обрыва в реку, не зная глубины:
– Бутылку «Пшеничной», полкило вот этой колбасы, мортаделлы, и триста грамм сыра… – Покосился на сыр, заметил, что «Пошехонский» на полтора рубля дешевле, – «Пошехонского».
Продавщица задвигалась. Не суетясь, но и не так, как другие, делая одолжение. Красиво задвигалась, с радостью и изяществом.
– Водка ноль пять, ноль семь?
– Ноль… – Ноль пять «Пшеничной» стоило на восемь рублей дешевле. – Ноль семь, – пальнул Женька и сам испугался, что сказал это.
Потом подрагивающими руками впихивал покупки в дипломат, принимал жалкую сдачу с двухсотки. И в голове колотилось: «Идиот, что ты наделал? Кретин! Как дальше?»
– Спасибо! – сказал продавщице и поиграл глазами. – До свидания, – высокомерно попрощался с охранником.
Прижав дипломат к груди, шел тем же маршрутом, что и два года назад. «Два года и одиннадцать дней», – уточнил. Да, тем же маршрутом, только в обратном направлении.
Чем дальше от метро, тем магазинов, разных заведений, контор на первых этажах становилось меньше, и Женька постепенно погружался в воспоминания. Не хотел, но погружался, как в воронку утягивался. Дальше, глубже.
Шел тогда как на убой. Скотину гонят, а он шел сам. Повсюду озабоченные люди, но они знают, что через полчаса, через два часа, вечером придут домой, лягут в свою постель, а он… Где он будет вечером? Где уснет? Что с ним произойдет завтра, или послезавтра, или через три дня, когда привезут в часть? Армия, дедовщина… Афган вроде кончился, зато другого появилось навалом – Азербайджан грызется с Арменией, в Фергане резня, в Казахстане, в Грузии; Прибалтика рвется из Союза…
Немного успокаивало, что его призывают не во внутренние войска, не в стройбат, а в пограничники. Там, кажется, и дедовщина не такая злая, и в горячую точку не пошлют. Хотя… Может, вообще врут про погран – чтоб пришел. Придет, а его куда-нибудь в Азербайджан…
Одет был в обноски. Частью свои, частью те, что дал Степаныч. Жалко было нормальной одежды – наверняка там сразу отберут… Лысая голова мерзла под засаленным петушком. И ноги в кроссовках. Утро, помнится, было морозное.
Шел и шел, с каждым шагом приближаясь к метро. Потом проедет до «Ломоносовской», но не сядет там в автобус, чтоб ехать в путягу, а пойдет в военкомат. А оттуда… Оттуда его куда-то повезут.
Дрожал от страха. Действительно было страшно. Но кроме армии он сейчас не видел никаких путей. Сдаться, положиться на судьбу, а через два года вернуться. Если повезет. За два года многое изменится. А главное – он сам. Повзрослеет, окрепнет, поймет, как жить. А убьют или зачмырят до состояния животного, значит, так ему и надо.
Позавчера вечером ему показалось, что нашел другой путь. Бродил по центру: Пять углов, Рубинштейна, перекусил в «Гастрите», дошел до Центрального телефона, отправил бодрую телеграмму родителям, что, мол, ухожу служить Родине, позвонил Алле и попрощался. Пустая и заснеженная Дворцовая площадь. Ветер на ней играет, хотя на Невском было спокойно.
Дошел до Зимней канавки. Спустился к воде. Вернее, ко льду. Лед был ребристый, как стиральная доска. Снег с него смело, и ребрышки напоминали заледеневшие волны. Да так оно, в общем, и было.
Дальше, ближе к Неве, перед мостом, поблескивала вода. Поблестит и погаснет – это проползает белая матовая льдина, – а потом снова заблестит и снова погаснет.
Дней пять назад был почти плюс, а дальше навалились морозы. Наверняка завтра-послезавтра Нева встанет.
И захотелось ступить на лед и пойти туда, к Неве, к открытой воде. Уйти в нее… На нем было драповое пальто. Такое тяжелое, что давило плечи. Его подарил отец, когда Женька уезжал в Питер. «Там нужно хорошо выглядеть, – сказал. – Культурный город». Сам отец за пределами Хакасии был один раз. Родился в деревне, поступил в ФЗО в Абакане, отслужил в армии и стал работать на стройках, потом пригласили строить комбинат в Пригорске, дали квартиру.
Да, армия показала отцу пространство земли – отправили под Калинин. Он часто с удовольствием рассказывал про службу разные байки, анекдоты… Но тогда время было другое, и армия была другая, и страна. А теперь…
Пойти, пойти и уйти. Исчезнуть. Наверное, и испугаться не успеет – ледяная вода обожжет, в голове заклинит. Вдохнет пару раз, захлебнется и станет опускаться на дно. Пока хватятся, что исчез, – Нева превратится в поле до самого залива.
Достал деревянными пальцами сигарету, согнулся, прячась от ветра, закурил. О том, что его призывают, уже забылось, вместо этого тянуло узнать, как это произойдет – соскальзывание со льда в воду. Может, лед проломится, а может, он при следующем шаге не обнаружит под ногой опору. И – бульк…
Втягивал в себя дым, переминался, чувствуя, что коченеет. И вода стала представляться теплой, мягкой. Захотелось в нее. Укрыться, спрятаться… И ничего не будет – ни армии, ни проблем.
А в армию, получается, он сбегает от проблем. Нечем платить за комнату, негде нормально работать; парней – Дрона, Вэла, – с которыми только-только стали зашибать хоть какие-то башли мелкой фарцой, позабирали в армию. Да еще эта Алла…
В начале сентября на концерте «Кино» в СКК познакомился с малолеткой.