Девять минут до взрыва

Краснов выбрался из фургона через кормовой люк. Повесил автомат на плечо; найденный в одном из ящиков ПМ сунул за пояс камуфляжных брюк. Приволакивая раненую ногу, обошел вкруговую стоящий посреди бывшего колхозного поля микроавтобус марки «фольксваген». В конечном итоге он вернулся в исходную точку… Ночь выдалась безлунной; в полукилометре на юго-восток от того места, где он остановился, мерцают редкие огоньки – там центральная часть села, которую он только что покинул.

Звуки стрельбы стихли. Но зато стал слышен рокот машин, двигающихся по шоссе! Один транспорт,

Оба транспорта остановились. Расстояние между ними составляет пару сотен метров. Столько же примерно от ближайшей машины до фургона. Краснов понятия не имел, кто эти люди. Он мог лишь строить предположения. В одной из этих двух машин может находиться Вольф с напарником. Во втором транспорте либо посторонние лица… Либо кто-то из группы сопровождения, некто, о чьем участии в операции он до настоящего момента ничего не знал.

Из ближней к нему машины выбрались не то трое, не то четверо. Было довольно темно; водитель потушил фары, так что толком он их не смог разглядеть. Впрочем, ничего хорошего от этих «гостей» ожидать не следовало. Пора, однако, занимать оборону.

Краснов опустился на землю возле правого кормового колеса. У него имелись при себе три запасных рожка – боеприпасов хватит всего на несколько минут хорошего боя. Он подумал, что за последнее время произошло столько всяких событий, что их, пожалуй, хватило бы на несколько жизней. На левом предплечье у него вытатуированы свастика и имперский орел. На нем армейская форма с сержантскими лычками, испятнанная кровью – своей и чужой. У него в знакомых числятся опасные личности, вроде Вольфа и Тахира. Его родственник, как недавно выяснилось, работает в Конторе, а девушка, с которой он познакомился при довольно странных обстоятельствах, называет себя – «персидской принцессой».

Но все это вместе взятое ровным счетом ничего не говорит о том, каков он есть на самом деле – Дмитрий Краснов.

…Сразу несколько темных фигурок, петляя и пригибаясь, направились от дороги к фургону, возле которого занял оборону парень в камуфляжной форме.

Краснов передернул затвор «калаша»; стал выцеливать ближнюю из перемещающихся по полю человеческих фигур.

– Хватит! Набегался! – процедил он, адресуясь самому себе. – С этого рубежа ты не уйдешь. Здесь твоя деревня Крюково, здесь твой Сталинград.

…И тогда Краснов поймал себя на мысли, что ему хочется ударить эту женщину.

На короткий миг ему даже представилась соответствующая картинка. Вот он встает с табуретки, выпрямляется, подходит к ней – а она продолжает что-то там о своем, бабьем, трындычать, уперев руки в боки.

И молча, коротко, без замаха, бьет в челюсть…

– Димочка, ты меня совсем не слушаешь?! Ну шо с тобой такое? Чего молчишь? Или болит шо? Да затуши ж ты ц ы б а р ь, а то дышать нечем!!

«Блин… Да кто ты такая, чтобы мной тут командовать?! – Краснов едва сдерживался, чтобы не произнести все это вслух. – Ты мне не мать, не жена! И не начальница, чтоб я тебе в рот смотрел! Вот так, Димон… а как ты думал? Как ты хотел? Стоило тебе на пару недель зависнуть у т е л к и, которая много старше тебя… Так она уже и предъявы делает! И ты уже типа у нее не то что в долгу, а прямо-таки под каблуком!»

– Отстань! – процедил он. – Я ничего не хочу. Занимайся своими делами.

Он все же не стал прикуривать новую сигарету, сунул ее обратно в пачку. Пепельница полна окурков; на кухне надымлено, как в казарменной курилке в зимнее время перед отбоем. Вытряхнул пепельницу, положил ее в раковину. Марина так и продолжала торчать в дверном проеме, в коротком халате, груди, как кавуны [1] , румянец во всю щеку, руки в боки. Сполоснув руки, плюхнулся на табуретку рядом с кухонным столом. Тошно, мутно на душе, а из-за чего, почему, он и сам толком не понимал.

Марина пришла с дежурства с полчаса назад, в начале десятого вечера. Скоренько переоделась, накрыла на стол вечерять, выставила бутылку наливки. Спросила, – как будто не видела, что он не в духе – чем он весь этот день занимался. А то, можно подумать, сама не знает: дурака валял, груши кое-чем околачивал. Спал, смотрел телик, тупо пялился в окно. Это ровно то, чем он занимается на протяжении последних двух недель…

– Димочка, ну так же нельзя! Ну шо ж ты сидишь, как бирюк?! Или я тебя чем обидела?

Эта женщина, вместо того, чтобы оставить его в покое, вновь взялась за свое…

– Ну если надоело тебе… вот так… отдыхать… Так иди работать! Я уже и со своими про тебя говорила! Есть сварщик знакомый, он тебя ремеслу обучит. А хочешь, на курсы устроим? Да работы полно сейчас, было б только желание!..

Краснов повернул голову к окну, на котором красовались чистенькие, вышитые то ли украинским, то ли южнорусским орнаментом занавески. Не то, чтобы он интересовался видом за окном, – пятиэтажка находится в районе Машиностроителя, какие уж тут «красоты»… да и стемнело уже. Нет, ему просто не хотелось смотреть на э т у ж е н щ и н у, не хотелось поддерживать бессмысленный разговор.

Он вдруг поймал себя на мысли, что так и не привык называть ее по имени. Даже про себя он называл ее – «эта женщина». Не мог заставить себя, язык не поворачивался назвать «сожительницу» – Мариной. Как-то так у них сразу повелось: она его «Дима», «Димочка», а иногда даже «любый». А он ее – никак.

Отношения у них, надо сказать, сложились довольно странные. Когда они общались про меж собой, то говорила в основном она, благо Марина принадлежит к тому типу женщин, которые способны трещать без умолку с утра до вечера. Рядом с ней никакого радио не надо: она тебе и все новости расскажет, и эстрадный шлягер напоет, и анекдот в нужный момент и четко по теме вспомнит… Краснов же либо отделывался короткими нейтральными репликами, либо вовсе помалкивал. Но не потому, что он такой вот по жизни молчун, замкнутый в себе человек. Просто он не любитель трепать языком без дела. Она – эта женщина – неплохой человек по ходу и к нему относится очень даже «с симпатией». Но все равно – ч у ж а я.