Девять писем для Софии
Шрифт:
Папа поправил повязанный на шее полосатый шарфик, неловко кашлянул, заметив застывшую за моей спиной журналистку, и протянул мне букет душистых васильков. Это стало нашей семейной традицией: на каждый день рождения он приносит мне письмо и дарит голубые цветы. Из-за фамилии мою маму прозвали Васильком. Сначала она немного злилась, но в конце концов призналась, что на самом деле ей очень нравится это прозвище, каким бы предсказуемым оно ни было. Мама любила вспоминать трогательную легенду о несчастной русалке и прекрасном юноше. Влюблённая девушка превратила избранника в голубой цветок у реки, чтобы навеки привязать к себе. Говорят, они
Папа взял меня под руку и заговорщицки подмигнул. Его глаза были в точности такого же цвета, как подаренные мне васильки.
– Могу я пригласить такую прелестную и, как я уже догадываюсь, очень занятую писательницу на свидание?
Я тщетно пыталась сохранить серьёзный вид и тон, а сама едва удерживалась от смеха.
– О, думаю, я смогу уделить вам немного свободного времени, – бросила небрежный взгляд на часы.
Он ласково улыбнулся, поцеловал меня в макушку и прошептал:
– С днём рождения, дорогая.
Прошло девять лет с тех пор, как я получила от мамы первое письмо. Помню, какой неожиданностью оно для меня стало. Мне не хотелось тогда думать о странной женщине, которая оставила меня на воспитание лучшему другу. Я никогда не задавала папе неудобные вопросы. Не скажу, что письмо многое изменило. Но именно это предопределило моё будущее. Я поняла, что должна стать писателем. Именно так: должна. А если быть точным, должна написать книгу о своей маме, по которой всё-таки очень скучала все эти томительные годы неведения и вынужденного забвения.
В процессе работы над биографическим романом мне пришлось познакомиться с людьми, о которых я узнавала из писем. Почти все они ещё живы, но далеко не все в здравом уме. За много лет неустанного труда (а я была буквально помешана на своей книге и не могла думать ни о чём другом) у меня набралось немало материала, и образ моей матери стал довольно зримым. Я и сама будто бы превратилась в её верную союзницу, близкую подругу, родственную душу, а возможно, даже стала её двойником.
В своей голове я придумывала бесчисленное множество ответов на её честные, искренние письма, сочиняла диалоги, которые никогда не могли произойти. Но всё же мне хотелось верить, что она меня слышит. Я и сейчас продолжаю верить, что мама знает каждое слово моей книги, ведь именно она и помогла мне её написать.
– Как твои дела? Представляю, как утомительна популярность! – папа пододвинул ко мне тарелку с моим любимым клубничным чизкейком. Он до сих пор считал меня маленькой девочкой, больше всего на свете обожающей сладости. Моя мама тоже любила этот десерт. Наверное, поэтому он был нам так дорог.
Я потянулась к чизкейку и только сейчас заметила, что всё это время держала вместо ложки авторучку. Моя давняя привычка: обязательно нужно сжимать её в руках, иначе не получится ни на чём сконцентрироваться. Когда начала писать роман, всюду носила с собой блокнот и ручку. Мало ли мне
– Ты ведь знаешь, мне это не нужно, – отложила ручку в сторону и взяла ложку. – Возможно, я никогда больше ничего не напишу, – пожала плечами и отправила кусочек нежного чизкейка в рот.
– Я бы не был так уверен, – загадочно улыбнулся папа и поправил свой небрежный пучок. Он почти постоянно ходил с этой причёской: не любил стричь волосы и в то же время терпеть не мог, когда они мешались.
Сегодня вместе с букетом васильков папа принёс мне последнее письмо. Я немного волновалась, ведь книга уже написана и даже издана… Что, если это всё изменит, перечеркнёт, опрокинет мои и без того хрупкие ожидания?
Я хотела, чтобы она призналась мне в любви. Я не хотела ничего другого, иначе… Настороженно посмотрела в сторону запечатанного конверта и скрестила пальцы. Папа кивнул и легонько сжал мою напряжённую руку.
– Всё будет хорошо, дорогая. Я же обещал тебе, что это никак не повлияет на твою книгу. Просто распечатай письмо.
Я открыла конверт и невольно зажмурилась. Даже и не знаю, чего именно я боялась и почему мои пальцы продолжали дрожать, как у пианиста-паралитика, обворованного судьбой. И вот он привычно тянется к чёрно-белым клавишам, чтобы стереть с них толстый слой пыли, но желанного соприкосновения не происходит. Тяжёлые локти уничтожают созвучия, и на комнатный мир хищным зверем наваливается оглушительная тишина. Музыкант беззвучно рыдает над распахнутым роялем, и слёзы падают на колени несыгранной мелодии…
Я достала письмо, открыла глаза и… Безупречно пустой лист, слегка пожелтевший от прерывистого дыхания времени. Здесь нет ничего, что должно быть в любом письме. Ни приветствия, ни подписи… Может быть, папа что-нибудь перепутал? Перевела на него вопросительный взгляд и, разумеется, потребовала объяснений, потому что сама я не умела разгадывать подобные загадки.
– Ты же знаешь, чего хотела твоя мама больше всего, – осторожно напомнил папа, коснувшись кончиков тёмных усов. Я обняла себя за плечи, потому что сильно озябла. Сидела, повернувшись спиной к входной двери, и вздрагивала всякий раз, когда она открывалась.
– Значит, всё-таки придётся написать ещё одну книгу? – уголки моих губ растянулись в улыбке, но на самом деле мне хотелось плакать.
– Точнее, дописать, – он протянул мне толстую тетрадь в синей обложке. – Твоя мама написала всё, кроме развязки… Переделать финал «Стихии» она так и не успела. Но тогда, в тот самый день, когда Василёк позвала меня к себе, чтобы передать девятое письмо, произошло кое-что важное. Она уже совсем ничего не видела, да и говорила с трудом, но всё ещё продолжала думать о развязке…
– О развязке, – медленно повторила я. – Ясно. Конечно, о чём же ещё могла думать моя мать?
Закусила губу, чтобы заглушить невыносимую боль, грызущую что-то похожее на сердце.
– Она тюбила любя, – резко перебил меня папа и густо покраснел. Спунеризмы – нечаянные оговорки – тревожный симптом его усталости. Когда мой отец начинал переставлять слова, я прекращала злиться, потому что знала, как сильно он нуждается в отдыхе. Должно быть, все эти годы ему приходилось гораздо тяжелее, чем мне. А я только сейчас заметила, как покраснели и опухли его верхние веки. Настоящая эгоистка!