Девять снов Шахразады
Шрифт:
Приближаясь к священному дубу, Онья тихонько и почтительно напевала стихи молитв, испрашивая разрешения воспользоваться его прикрытием. Перед восходом луны мрак объял все вокруг. Но Онья только этого и ждала. Подобрав бледно-желтые юбки, заткнула их за пояс, сплетенный из тростника, так что подол теперь едва доходил ей до бедер, и принялась карабкаться по стволу. Жесткая, шершавая кора царапала ладони, и девушка опасалась, что полотняные юбки, хотя и заткнутые за пояс, порвутся и надо будет как-то объясняться с матерью. И все-таки она ни о чем не жалела.
Девушка едва успела умоститься в развилке между толстым
Скрытая ветвями, девушка трепетала, зачарованная гармонией заклинания, в котором она, по давним и смутным преданиям, узнала вечную триаду умиротворенной мощи. Да, хотя ритмичные строфы звучали теперь с другой целью, это, несомненно, был всесильный обряд, способный обратить в бегство бесчисленную армию врагов.
Когда последние звуки волшебного заклинания утихли, каждый из певцов по очереди коснулся камня, на котором все еще покоился обрывок послания. К удивлению девушки, сам камень засиял злым зеленым светом, став прозрачным, как воды морского залива. Устремив взгляды в это сияние, друиды один за другим заговорили о том, что открывалось им в прозрачной глубине.
– Я вижу людей в доспехах древних завоевателей.
Брина узнала доспехи благодаря тому, что они переходили из поколения в поколение их рода.
– Я вижу леса на полудне и ревущее море за ними, – как зачарованная, проговорила Ллис.
Таинственное сияние и выжидательное безмолвие точно повисли в воздухе, пока наконец не заговорил Ридвейн:
– Я вижу громадный каменный замок… окруженный густыми лесами и окутанный грозовыми тучами.
Обе женщины ахнули, но он улыбнулся им решительно и сурово.
– По крайней мере, теперь я знаю дорогу. Я смогу пробраться туда, ведая о грозящих опасностях.
– Пробраться?! – В коротком вопросе Ллис звучали страх и надежда.
Ридвейн улыбнулся. Сияние камня таяло, угасая, и свет взошедшей луны скользил по черным густым волосам, с которых не сводила глаз девушка, спрятавшаяся в ветвях.
– У тебя и у Брины дети – их надо растить, и земли – о них надо заботиться. Одному мне будет легче пробраться и пройти сквозь все препятствия невредимым.
Брина молчала. Она слишком хорошо понимала справедливость слов Ридвейна. Любя его как сына, она боялась за него, но ничего не могла ему возразить. К тому же он был прекрасно обучен военному делу благодаря великому воину – мужу Брины, обладал всевозможными колдовскими познаниями благодаря ее деду, прославленному друиду Глиндору. Брина подумала обо всем этом, и опасения ее рассеялись.
Укрывшись в ветвях, Онья вслушивалась в пугающие слова. До этой минуты она гнала от себя уверенность в том, что Ридвейн примет именно такое решение. Она прижалась к шероховатому стволу дерева, точно бессознательно пытаясь укрыться от суровой действительности. Онья попыталась убедить свое непокорное сердце в том, что Ридвейн должен отправиться на поиски Адама и освободить его.
«Я
И вдруг ее точно обдало холодом: ничто и никто, разумеется, за исключением самого Ридвейна. Онья все же решила, что она достаточно находчива и умна, чтобы обойти и это препятствие.
Девушка и сама не знала, сколько еще просидела, не двигаясь, ухватившись за толстые ветки, обдумывая тонкости плана. Уверившись, что предусмотрела все, Онья взглянула вниз и обнаружила непредвиденное затруднение.
Ридвейн, как и его наставник Глиндор, не любил, чтобы преграды в виде сооруженных людьми стен отделяли его от духов природы – источника его сил и могущества. А потому, бывая в Трокенхольте, жрец никогда не спал в доме. Онья не знала, где он устраивается на ночь. А теперь поняла, что он имеет обыкновение спать в этой рощице. Растянувшись на спине, подложив под голову дорожный мешок и завернувшись в длинный черный плащ, Ридвейн спал прямо под ее удобной веткой.
Вот так незадача! Делать нечего – нужно как-то спуститься с дерева и вернуться домой незамеченной. И девушка стала осторожно двигаться по ветвям дуба.
Чувства Ридвейна, отточенные, как у воина, и обостренные, как у жреца, подсказали ему, что за ним наблюдают. В направленном на него внимании не ощущалось опасности, а потому он не двинулся с места. И только когда над головой у него раздался негромкий шорох, он решил, что можно открыть глаза. Взору его предстало чудесное зрелище: лунный свет окатил серебром светлые юбки, подоткнутые под ремень, опоясывающий стройные бедра, подчеркивая сияющую белизну длинных, изящных ног. В каких-нибудь семи футах над головой жреца маленькие босые ножки осторожно перебирали по шершавому стволу дуба. Юноша разрывался между неловкостью и беззастенчивым восхищением, когда вдруг крохотные девичьи пальчики поскользнулись…
Онья в отчаянии попробовала зацепиться за что-нибудь… От полета захватило дух, но этого оказалось мало: девушка упала в объятия Ридвейна, прямо ему на грудь. Не желая лишиться этого неожиданного дара судьбы, она тотчас же зарылась лицом в ложбинку у его плеча. Девушка была готова навеки остаться у него в объятиях. Однако будущее, похоже, не сулило ей подобного счастья. Это стало ясно, когда жрец поставил ее на землю и чуть-чуть отстранил от себя. Онья, пытаясь этому воспротивиться, вывернулась и обвила его шею руками, отчаянно прижавшись к нему. Ей нравилось ощущение его горячего, сильного тела, его могучих и твердых мышц, напрягшихся там, где грудь ее прижималась к его груди. Сердце забилось как сумасшедшее, когда, приподнявшись на цыпочки, она подставила ему губы.
Ридвейн прекрасно знал, почему этого ни в коем случае не следует делать, но слишком уж долго он мечтал об этом жарком объятии. Сладкие и пылкие грезы были виновны в том, что он оказался совершенно не готов противостоять ее трепетному натиску. Едва касаясь твердым ртом ее рта, Ридвейн легонько прикусил губы Оньи. Он раздвинул их, проникая все глубже, пока ее поцелуй, такой детский и чистый, не запылал на его губах, сметая преграды, сплавляя воедино их души. Странные, неистовые ощущения нахлынули на Онью – дыхание ее прервалось, тело как будто таяло. Она припала к нему с томительным стоном, зарываясь дрожащими пальцами в его густые, угольно черные, падающие на плечи кудри.