Девять унций смерти
Шрифт:
— Но ты же сейчас не играешь! — воскликнул он.
— Потому что время стоит, — глухо пояснил бард. — Но я не могу его долго упрашивать. Проклятая песчинка вот-вот упадет, а…
Бард не договорил, но Якш и без того все понял:
«А ты стоишь и всякие глупости болтаешь!» — вот что хотелось сказать барду, но разве он мог оскорбить того, на чью помощь рассчитывал?
— Достаточно. Веди! — резко приказал Якш, бегом подбегая к тележке и впрягаясь в нее.
«Ничего, гномы тоже кони! Уж не хуже всяких там сбежавших трусов!»
Всю ночь Якш тащил тележку, а скрипач играл. Шел впереди и играл. Якш знал, знал
«Нам бы ее только через ночь перевезти!»
Якш всегда считал, что ночь — это время такое, а вот поди ж ты — она обернулась пространством. Что ж, верно, и так бывает.
Никогда еще Якш не слышал столько чарующе прекрасной музыки. А ведь, казалось бы, у него во дворце всяких там отборных музыкантов перебывало… но то ли музыканты были не те, то ли с ним самим что-то было не так, но он поклясться готов — никто и никогда не играл при нем так! Эта музыка… она была, как доброе пиво и мясной бульон, как искристое вино и травяной отвар, как мед и хлеб, она была, как глоток родниковой воды и утренняя заря, запах первых весенних цветов, цветов, что Владыке гномов люди продавали втридорога, как запах этих цветов и летнее утро, она была как жизнь, как песни друзей и губы любимой, как звезды, которых Якш не видел.
Знаешь, о чем поет скрипка?
О звездах…
Они глядят на тебя, пока ты спишь.
А ты спишь и не слышишь, как они смотрят.
Спишь и не видишь ее песню.
Быть может, тебе даже неизвестно, что она приглашает тебя на танец?
Каждым своим звуком приглашает, а ты — спишь…
Ты так не вовремя уснул.
Впрочем, здесь и нельзя уснуть вовремя.
Здесь спят только не вовремя.
Почему?
А потому, что здесь нет времени.
Здесь только ночь.
Только ночь, и все.
А времени нет.
Так что просыпайся, а то так и не узнаешь, о чем поет скрипка, ведь она поет о звездах… о звездах…
Якш шел по тропе за скрипачом, шел окруженный музыкой и запахом ночных цветов, шел, тащил тележку с девочкой, которая жила, потому что музыка… а вокруг мрачным неумолимым конвоем шествовало время. Беспощадное к слабым и короткоживущим людям, оно тем не менее вынуждено было отступать перед яростной волей человека-барда. Оно не смело приблизиться и схватить девочку, ибо яростные молнии звуков били его наотмашь, пронзали эльфьими стрелами, рубили гномьими секирами и человечьими мечами. Казалось, весь мир стоял за будущую Невесту, и мертвое холодное время отшатывалось, испуганное этой искренней яростью живого в борьбе за жизнь, яростью, непонятной всему мертвому и холодному, а оттого вдвойне пугающей.
«Нам бы ее только через ночь перевезти!»
«Ничего, перевезем! Эй, время, прочь с дороги!»
Нужно просто идти и тащить тележку. Просто идти и тащить. По серебристой тропе сквозь ночь. По тропе, что возникает по волшебному слову
Якш не сразу понял, что идут они сквозь лес, столь густой, что и вообразить страшно. В таком лесу обязательно должны были водиться лесные чудовища, поджидающие гномов еще с древнейших, эльфийских времен. Они, конечно, захотят схватить его, гнома и бывшего владыку гномов. Они пересекут тропу, заставят замолчать скрипку и…
И что теперь? Бросить тележку и бежать, завывая от ужаса?! Оставить на растерзание и смерть будущую Невесту? Это ничего, что человечью, это все равно. Она будущая Невеста, мать еще не рожденных детей, а он — старик, это ничего, что гном, это все равно. Он — весь из прошлого. Кому, как не прошлому, сражаться за будущее? Так что пусть лесные чудища не надеются, что он сбежит. Вот еще! Якш дерзко усмехнулся притаившимся в засаде чудовищам и сделал еще шаг. Точно такой, какой требовался, именно такой, какой был необходим. В строгом соответствии с каноном, которого требовала скрипка. Шаг, еще шаг… чудища так и не вышли из мрака. То ли убоялись эльфьей же скрипки, то ли не сочли себя вправе перейти дорогу столь странной компании, то ли… а может, их и вовсе не было?
— Не было, — не оборачиваясь, сказал скрипач. — Чудовищ, видишь ли, вообще никогда не бывает… если только мы сами их не порождаем.
Якш вздрогнул. Странный бард и вправду прочел его мысли! Ему в тот первый раз не почудилось. Или он задумался и произнес свои мысли вслух?
— Ну вот, — с облегчением произнес бард, не переставая играть. Теперь уже скоро… еще немного пройти…
Последние слова гонгами прогудели в голове Якша. Идти сделалось трудно. Неимоверно трудно. Воздух загустел и словно бы превратился в воду. Мало того, что дышать нечем, так еще и идти тяжко. А почти невесомая тележка за спиной вдруг как бы превратилась в рудничный возок, набитый породой по самый верх. Якш живо припомнил, как в молодости он свез один такой возок, что и шестерым тащить было тяжко. На спор свез. В горку к тому же. Ну так то было в молодости… Пот ручьями тек по спине, перед глазами мешались черные и красные пятна, страшно шумел лес, грозя вот-вот обвалиться и задавить, и Якш уже почти не слышал скрипку.
— Ну еще чуть-чуть, — донесся до него голос скрипача, словно бы из далекой дали донесся… и он рванул из последних сил.
«Врешь! Не сдамся! Вот так и умру, но не сдамся!»
И оказался один. Один, на границе величественнейшего леса. Ночь кончилась. Наступал рассвет.
Один. Ни тележки, ни скрипача, ни девочки… никого. Где они? Отстали? Он их где-то потерял? Сбежал, как тот конь? Сам вырвался, а их… ночь не отпустила?
Ничего. Он сейчас вернется. Тропа за спиной, она никуда не делась, так что…
Якш обернулся и замер пораженный. За его спиной не было никакой тропы. Никогда не было. Огромные, величественные деревья смыкались так тесно, что где там тележке проехать, тут и гному не протиснуться. Нипочем не протиснуться.
— Но раз нет тропы — где ж я тогда шел? — жалобно пробормотал он. — И где они… девочка… скрипач… тележка?
— Мне все это приснилось, да? — сам себя спросил Якш.
Но откуда тогда такая усталость, будто и впрямь рудничный возок таскал? Вся спина мокрая, ноги подгибаются…