Девять
Шрифт:
Бред…
Но и на коллекцию всё это не походило. За коллекциями следят трепетно, хранят бережно, протирают, расставляют, сдувают пылинки.
Вот этажерка в углу заставлена не меньше серванта, но в нагромождении предметов угадывается система. На самом верху, на вязаной салфетке, чем-то напоминающей вологодские кружева, дугообразная рамка из органического стекла без фотографии. В такую вставляют снимки дорогих сердцу людей, держат на видном месте, но эта пуста. Марка производителя в зеркальном отражении выбита в левом нижнем углу и залита бронзовой краской. Ниже две мягких игрушки: потрепанный медвежонок с глазами пуговицами, ровесник Старшинова, а то и старше, и совсем новый, в бейсболке и с бутылкой кока-колы в мохнатых лапах. На полку ниже, меж четырьмя стойками втиснута
Участковый сдвинул фуражку на затылок…
Что за черт!? Не то что бы Старшинова покоробило, – видали и не такое! – но очень уж неожиданно. Он еще раз бегло осмотрел полки серванта, этажерки, перевел взгляд далее. Тяжелые зеленые портьеры на окне с широким ламбрекеном – свисающие кисти в облезшей позолоте. В складках ткани залегли густые тени. В другом углу торшер с цилиндрическим узким абажуром, затянутым сморщенной, – бумагой? тканью? – серого цвета с бледно-синим орнаментом: что-то азиатское. Вид переплетений бесконечных синих полосок, что-то задел в душе, коснулся каких-то струнок, шевельнул в голове закупоренные сосуды, проталкивая через бляшки кровь. Старшинов подошел ближе и даже протянул руку, чтобы коснуться, вспомнить,…
…но отступил на середину комнаты. Неприятный холодок прокатился по позвоночнику, Старшинов поежился. Чем она здесь занималась? Чахла, как Плюшкин над стопочками, разглядывала пустую рамку вместо телевизора, баюкала медвежат, бездумно щелкала выключателем торшера, запустив ступни в теплое нутро кроликовых тапок? А… орган? Некоторые из коробочек вскрыты… В памяти тотчас всплыли байки циничного «лекаря мертвых» из своей проктологической практики, и длинный перечень самых разнообразных предметов, что можно извлечь из… м-м-м… пострадавших.
Да ну, ерунда! Не в самом же деле она…
Старшинов вспомнил старческие, но ухоженные руки с полированными ногтями, глаза и улыбку: «Может быть, чаю, товарищ капитан?» Такое теплое и забытое «товарищ», прозвучавшее среди картонных коробок и коробочек, упакованных и заклеенных скотчем маленьких тайн, невинных секретов об особенностях времяпрепровождения в долгие зимние вечера. Фотография в новом Российском паспорте очень близка к оригиналу. Интересно какой была гражданка Моро на фотографии в том – серпасто-молоткастом? В новом взгляд без очков беззащитный, словно Моро стесняется своего возраста. И когда грузный милиционер с отёчным лицом запойного пьяницы уходит, плохо понимающий зачем вообще приходил, пожилая женщина с большими глазами за стеклами очков, любовно извлекает свои секреты из коробочек и выкладывает их на полки с каким-то потайным смыслом. Определенно со смыслом, но какой же во всем этом может быть смысл?…
На кухне Старшинов ополоснул разгоряченное лицо водой из-под крана, попил, черпая в ладони воду с металлическим привкусом, прогоняя ощущение, что подглядывал в замочную скважину… Зачем он продолжает делать это?!! Теперь-то зачем??!! Почему его полузадушенный, частью омертвевший мозг продолжает раскладывать фактики по полусгнившим пыльным полкам, подмечать несообразности, обсасывать их словно леденцы, выстраивать цепочки причинно-следственных связей? На хрена попу гармонь?!
Старшинов закурил, дым сизыми струйками потянулся к открытой форточке. Черно-лаковый буфетный монстр угрюмо сутулился в своем углу, продавив передними ножками хилую половицу. В глубокой нише ряды жестяных красных банок в крупный белый горошек. Соль, сахар, крупа – гласят надписи, но у Старшинова чувство, что в этих банка совсем не то, что написано на округлых боках. Выше, полки за стеклянными дверцами забиты рядами белых коробок лапши быстрого приготовления. Опознать их не трудно – это и его основное блюдо в меню
Старшинов нагнулся, в очередной раз кляня «комок нервов», резво вываливающийся за ремень форменных брюк, и распахнул нижние дверцы буфетной стойки. Две полки. Обе сверкают складским порядком. Ровные ряды, затянутых в полиэтилен пенопластовых коробочек с быстрой едой… Мда-а-а… Справа не хватает парочки, а на их месте – три пачки зеленого чая в одноразовых пакетиках. Рыкнул холодильник и зашелся крупной дрожью от недужного компрессора. Мысль абсурдная, но открывая дверцу, Старшинов абсолютно уверен, что увидит там… те же ровные ряды, сверху донизу. Пожалуйста. Концентрированная, обезвоженная, законсервированная еда долгосрочного хранения. Мумифицированная…
Участковый погасил «бычок» в раковине, окурок улетел в мусорное ведро, где покоились уже выпотрошенные белобокие коробки. Она всё это ела. Изо дня в день. Запивая зеленым чаем… Немудрено и помереть. И лежать сейчас перекрученной, как полоски обезвоженной лапши, плотным брикетом, сжимая в иссохших пальцах цветастый тюбик зубной пасты, который выглядит, как емкость с отдельно положенными специями. Хлопья омертвевшей кожи осыпаются на кафельный пол с тихим шелестом…
Узел форменного галстука съехал под воротник, Старшинов, нащупывая непослушную застежку, расстегнул и верхнюю пуговицу рубашки. Чайник на плите отразил непомерно раздутую серую фигуру в фуражке с малиновым околышем. На соседней конфорке – синяя кружка с надписью Анастасия, и помельче: «Имя Анастасия означает „воскресшая“. Корни его уходят в древнюю Грецию…» «Может быть, чаю, товарищ капитан?» Теперь он вспомнил – Анастасия Павловна Моро, девочка с голубыми волосами, воскресшая… Посуды в кухне больше нет. Никаких кастрюль, тарелок, сушилки с ершиком, подставки с ножами, ровного ряда поварешек – ничего. Действительно – зачем? При такой-то диете…
Нет, к черту все это!
Старшинов побрел по коридору, кляня свое «ментовское» нутро. Он хотел пройти к выходу, на воздух, но ноги понесли в спальню, в сухой полумрак. Душно, душно-то как… Фактики в беспорядке валятся на полки. В доме нет часов, никаких: «ходиков» на стене, наручных, небрежно брошенных на тумбочку, словно времени здесь тоже нет. Нет книг, альбомов, фотографий… У его бабушки, например, была одна единственная рамка со свадебным портретом, но за стеклом по краям разместилось еще несколько фотографий: фронтовая дедовская; отец Старшинова с братом и маленькой сестрой, в майке и коротких штанах с одной помочью; сама бабушка в ситцевом платье с толстой косой уложенной короной вокруг головы. Фотографий немного, но они были… Может, все в этом шкафу?
Полированные двери с готовностью распахнулись. Черный фрак обвис длинными фалдами, белая сорочка поникла на деревянных плечиках, галстук-бабочка гигантской серой молью прилепился над карманом. Кружевной комбидресс тончайшего шелка светился в полумраке и, кажется, парил там невесомый как пух. Внизу привалился к стенке пухлый пакет с тюбиками помады, пудреницами, флакончиками духов, тюбиками кремов и прочей парфюмерией, наваленной в пакет, как картошка в мешок. Сладкий дух, волнами поднимался вверх вместе с потревоженными пылинками…
Люто захотелось водки, много.
Чушь какая-то! У бабки и трусов запасных не было?!! Одежды?!! Где все бумажки, тонкие брошюрки или старинные детские книжки из серии «библиотека дошкольника», в которых старушки так любят хранить свои сбережения? Где документы и фотографии бережно завернутые в пожелтевшие газетные листы передовиц «Правды» или «Известий», почетные грамоты за многолетний и добросовестный труд?… Где фибровый чемодан с вещами, пропахшими нафталином, и белой панамой, выгоревшей на сочинском солнце летом 66-го,… пачки писем, перевязанных красной тесьмой или лентой? Где время, прожитое этой женщиной?… Спрессованное в фотоальбомах, заключенное в шляпке довоенного фасона, завитое в колечки каракуля шубы, побитой молью до дыр… Где хоть что-нибудь, что определяло бы ее как человека, кроме свалки разнообразных вещей, что наводит на мысли о клептомании. Не квартира, а сорочье гнездо. Можно только представить, что у нее в кладовке…