Девятая рота. Дембельский альбом
Шрифт:
— Осталась мелочевка, — продолжал Ханхоев. — Как можно больше ручных гранат, противопехотные мины и, если получится, приборы ночного видения.
— Будут деньги, будет товар. Я бесплатно работать не собираюсь, ты же сам понимаешь…
— Заплатим столько, сколько сможешь проглотить и не подавиться, — засмеялся чеченец и тут же успокоил немного обиженного шуткой Быкалова: — Не обижайся, да! Русский язык плохо знаю, слова путаю… Я же — чурка нерусская, так ведь по-твоему?
— Не надо передергивать, Ильдар! Никогда я такого не говорил!
— Говорил, я знаю. Я все знаю… — шутливо погрозил он пальцем Быкалову…
Олег Лютаев рулил теперь новеньким темно-синим бумером пятой серии, который Быкалов купил Ольге вместо погибшего под пятой пролетариата красного кабриолета. Оля сидела рядом, на переднем пассажирском сиденье и, по обыкновению, делала вид, что не видит своего телохранителя. А Лютый, учитывая ее настроение, старался не нарываться на конфликт.
К массажистке они уже съездили. Сауну, где Оля три часа подряд болтала с подружками, посетили. Косметический салон тоже: купили там какой-то сногсшибательный крем за сто долларов. И на обратном пути заехали домой к Ольге.
— Доченька! — Дверь открыла красивая моложавая дама, она бросилась к Оле и закинула руки ей на шею. — Милая моя!
Лютаев, стоя позади Ольги, хорошо разглядел ладони пожилой женщины: длинные пальцы, чистая кожа, аккуратно подстриженные и отполированные ногти, покрытые светло-розовым лаком. Именно на них он обратил внимание в первую очередь, потому что они ему напомнили руки его собственной матери. Он сразу почувствовал неприязнь к этой женщине, хотя видел ее впервые в жизни. Впрочем, руки как руки.
А вот духи у нее действительно были противные: запах цветов с примесью чего-то удушающего. Олег вспомнил свой сон, где они с матерью сидели на лугу и она неожиданно ударила его. Так же пахли тогда во сне полевые травы.
Ольга познакомила Лютаева с матерью.
— Это твой друг? — Елизавета Андреевна с чисто женским любопытством взглянула на Олега.
Он без всякого выражения вежливо наклонил голову.
— Мама, Олег Лютаев — друг Володи, — пояснила Ольга.
Елизавета Андреевна переменилась в лице.
— Иди ко мне, сынок… — Женщина сама сделала шаг ему навстречу. Прикоснулась ладонью к лицу, к щеке. Что-то было в этом прикосновении — нежное, теплое, чего Лютый не испытывал никогда в жизни. У его матери были другие руки — жесткие и холодные. — Ох, мальчики мои бедные… Ты знаешь, как погиб Володя?
— Да, на моих глазах.
— Расскажешь?
— Нет, лучше не надо… — помотал головой Олег и подумал, что он, кажется, насчет Олиной мамы ошибся: ничего вроде женщина.
— Я тебя понимаю, — Елизавета Андреевна перевела расстроенный взгляд на дочь.
— Мам, нам с Олегом надо серьезно поговорить, мы пройдем в комнату. Ты нам не мешай, ладно? — попросила Ольга и добавила извиняющимся тоном: — Мы ненадолго.
Она провела его в свою комнату, плотно закрыла за собой дверь, взяла Олега за руку и усадила рядом с собой на диван. Он незаметно окинул комнату взглядом. Ничего особенного: дешевая, под стать хрущобе, мебель, письменный стол, книжный шкаф, забитый под завязку собраниями сочинений. На стене взятая в рамку увеличенная фотография Ольги и Воробья: оба беззаботно улыбаются и с надеждой глядят в объектив, как будто оттуда вот-вот должна вылететь птица счастья. Как все-таки здорово, что человек не знает своего будущего. Тогда бы все улыбаться перестали, это точно.
— Извини, что себя вела с тобой по-свински. У Быкалова наверняка везде прослушка, и в машине, и в моей квартире. Хотя, какая она моя? Мой дом здесь. На этом диване сидел Володя, здесь мы… Ладно, не будем об этом. Расскажи лучше мне про него.
— Он подорвал себя гранатой, когда нас окружили духи, — ляпнул, не подумав, Лютаев.
Ольга вскрикнула и закрыла лицо ладонями. Меж пальцев у нее часто-часто побежали слезинки. Несколько секунд она крепилась, а потом заплакала в голос, навзрыд, горько и обиженно, как ребенок.
Олег почувствовал себя совершенно беспомощным. Сам он все свое — и боль и обиды, носил в себе и никогда не позволял им выбраться, вырваться наружу. А здесь все-таки девчонка… И что тут будешь делать? Он понимал, что никто не в силах помочь Оле в ее горе, но решил все-таки попробовать на свой лад ее успокоить:
— Воробей был настоящим бойцом и классным пацаном. Но его уже не вернуть. Ты поплачь, я подожду…
Он встал с дивана, подошел к шкафу и сделал вид, что разглядывает корешки книг. Через несколько минут всхлипы стали реже и тише. Он вернулся и сел рядом с девушкой.
— Скажи лучше вот что: ты на стоянке сразу меня узнала?
— Конечно. А ты согласился работать на Быкалова из-за меня?
— Из-за тебя, — признался Олег. — А у тебя с ним — серьезно?
Оля нервно дернула плечом и обиженно отвернулась в сторону.
— Продаешься, значит? — спросил он бестактно и тут же получил хлесткий удар ладонью по лицу.
— Прости, я не хотел тебя обидеть. — Олегу и в самом деле стало стыдно.
А Оля снова расплакалась. Тихо, беззвучно. Просто слезы потекли сами собой по щекам, и губы задрожали от обиды.
— Оль, ну извини. Правда, я не могу, права не имею судить тебя. Просто дурь в башке…
— Ладно, проехали. Пойдем к маме.
— Погоди. Ты от Быкалова уйти хочешь?
— Как? Ты думаешь, это так просто?
— Я про иглу знаю, — признался Олег нехотя.
— Что? Откуда? — Оля перестала плакать и расстроенно посмотрела на парня.
— Не важно. Ты этого боишься?
— Ты всегда такой простой, как прямой угол?
— Всегда.
— Трудно тебе, наверное, в жизни приходится. Долго так не протянешь…