Девятнадцать минут
Шрифт:
Джордан взял журнал и с такой силой пропихнул в щель, что тот упал на пол. Оба охранника сразу же обернулись.
– Я пришел, чтобы увидеться со своим клиентом, – сказал он.
Льюис Хьютон не пропустил ни одной лекции за девятнадцать лет своего преподавания в колледже Стерлинга, до сегодняшнего дня. Когда позвонила Лейси, он уехал в такой спешке, что даже не подумал оставить записку на двери аудитории. Он представил, как студенты ждали его появления, чтобы записать каждое слово, слетающее с его губ, словно сказанное им было безупречно.
Какое слово, какая
Какое слово, какая банальность, какое замечание могли бы остановить его?
Они с Лейси сидели во дворе и ждали, когда полиция покинет их дом. И они ушли – по крайней мере, один из них, – вероятно, чтобы продлить ордер. Льюису и Лейси нельзя было заходить в дом до окончания обыска. Некоторое время они стояли в дверном проеме и смотрели, как мимо них время от времени офицеры проносили сумки и коробки с вещами, которые Льюис ожидал увидеть, – компьютеры, книги из комнаты Питера, и с теми, что стали для него неожиданностью, – теннисная ракетка, большая упаковка непромокаемых спичек.
– Что нам делать? – пробормотала Лейси.
Он покачал головой, не в силах сказать ни слова. Для одной из своих статей о ценности счастья он проводил опрос пожилых людей с суицидальными наклонностями.
– А что нам остается? – спрашивали они, и тогда Льюис не смог понять это полное отсутствие надежды. Тогда он не мог представить, что жизнь может оказаться настолько горькой, что невозможно придумать, как все исправить.
– Мы ничего не можем сделать, – ответил Льюис, и он действительно так считал. Он смотрел на офицера, выносившего стопку старых комиксов Питера.
Когда он только приехал и подошел к Лейси, которая ходила взад-вперед по дорожке, она бросилась к нему в объятия.
– Почему? – рыдала она. – Почему?
В этом вопросе была тысяча других, но Льюис не знал ответа ни на один из них. Он держался за жену, словно она была соломинкой в бурлящем потоке, и тут заметил глаза соседки через дорогу, выглядывавшей из-за занавески.
Вот тогда они и перешли на задний двор. Они сидели на качелях в окружении голых ветвей кустарников и тающего снега. Спина Льюиса была идеально ровной, а пальцы и губы занемели от холода и шока.
– Ты думаешь, – прошептала Лейси, – это наша вина? Он внимательно посмотрел на нее, восхищаясь ее смелостью: она облекла в слова то, о чем он не позволял себе даже думать. Но что еще им оставалось говорить друг другу? Выстрелы были. И их сын в этом замешан. Нельзя отрицать факты, можно только изменить призму, через которую на них смотреть. Льюис склонил голову.
– Я не знаю.
Где же начинать искать возможные причины? Случилось ли это потому, что Лейси слишком часто брала Питера на руки, когда он был маленьким? Или потому, что Льюис делал вид, что смеется, когда Питер падал, надеясь, что малыш не заплачет, если будет думать, что нет причин плакать? Следовало ли им тщательнее следить за тем, что он читал, смотрел, слушал… или жесткий контроль привел бы к такому же результату? А может, дело в комбинации воспитаний Льюиса и Лейси? Если из ребенка супругов ничего не вышло, значит, пара не справилась.
Дважды.
Лейси разглядывала замысловатый узор кладки под своими ногами. Льюис помнил, как мостил кирпичами
– Ты можешь пораниться, – сказал тогда он.
Если бы Льюис не оберегал его так сильно, если бы Питер ощутил настоящую боль, возможно, он не смог бы причинить боль другим?
– Как звали мать Гитлера? – спросила Лейси.
Льюис непонимающе посмотрел на нее.
– Что?
– Она была ужасной матерью?
Он обнял Лейси.
– Не мучай себя, – пробормотал он.
Она зарылась лицом в его плечо.
– Но это будут делать другие.
Всего на мгновение Льюис позволил себе поверить, что все ошибаются – что Питер не мог стрелять в школе сегодня. В некотором смысле это было правдой – несмотря на сотни свидетелей, мальчик, которого они видели, не был тем, с кем Льюис разговаривал перед тем, как лечь спать. Они разговаривали о машине Питера.
– Ты же знаешь, что до конца месяца нужно пройти техосмотр, – напомнил Льюис.
– Да, – ответил Питер, – я уже записался.
Неужели и это была ложь?
– Адвокат…
– Он сказал, что перезвонит нам, – ответил Льюис.
– Ты сказал ему, что у Питера аллергия на морепродукты? Что если ему дадут…
– Я сказал, – ответил Льюис, хотя ничего не говорил. Он представил Питера, сидящего в камере тюрьмы, мимо которой он проезжал каждое лето по пути в Хайверхилл на ярмарку. Он вспомнил о том, как Питер позвонил на второй день отдыха в лагере и молил забрать его домой. Он думал о своем сыне, который все равно оставался его сыном, даже если совершил что-то настолько ужасное, что Льюис не мог закрыть глаза, не представив самого страшного. И тогда его грудь стала слишком тесной, а воздуха – слишком мало.
– Льюис? – Лейси отстранилась, услышав, как он начал хватать ртом воздух. – С тобой все в порядке?
Он кивнул, улыбнулся, но поперхнулся правдой.
– Мистер Хьютон?
Они оба подняли глаза и увидели перед собой офицера полиции.
– Сэр, вы не могли бы пройти со мной на минутку?
Лейси тоже встала, но он остановил ее. Он не знал, куда ведет его этот коп и что ему собираются показать. Он не хотел, чтобы Лейси это видела, если этого можно было избежать.
Последовав за офицером в свой собственный дом, он ненадолго задержался, увидев полицейских в белых перчатках, тщательно обыскивающих его кухню. Его шкафы. Когда он оказался у двери, ведущей в подвал, его бросило в пот. Он понял, куда они направляются. Именно мысли об этом он старательно избегал с тех пор, как Лейси впервые ему позвонила.
В подвале стоял еще один офицер, из-за его спины Льюис ничего не видел. Здесь было на десять градусов прохладнее, но Льюис все равно был мокрым от пота. Он вытер лоб рукавом.
– Посмотрите на эти винтовки, – сказал офицер. – Они принадлежат вам?
Льюис сглотнул.
– Да. Я хожу на охоту.
– Скажите, пожалуйста, мистер Хьютон, все ли оружие на месте? – Офицер отошел в сторону, показывая на шкаф для оружия со стеклянной дверцей.
У Льюиса подогнулись колени. Три из пяти охотничьих винтовок стояли в шкафчике, как девушки на танцах, пришедшие без кавалера. Двух не было.