Девятьсот восемьдесят восьмой

— Так, говоришь, иначе будем жить? И что же, князей не будет у нас? А кто управлять станет? Само собой все наладится, что ли? — Мефодий недоверчиво хмыкнул и покосился на остальных: поддержат ли?

Собравшиеся в питейной избе мужики сидели с хмурым видом — судя по всему, им было не до смеха. Даже виночерпий, этот розовощекий здоровяк, молча смотрел перед собой, раздумывая о чем-то. Не дождавшись ответной реакции, Мефодий снова обратился к рассказчику:

— Добре, пусть так. А поклоняться кому будем? Неужто и Рода забудем, и Макошь?

— Эх,

знал бы ты…

Сидящий напротив него мужчина икнул и тоскливо огляделся вокруг. Сложно было сказать, что в нем не так, на первый взгляд, мужик мужиком, но он отличался от остальных — то ли выражением лица, то ли осанкой, то ли еще чем-то. Наверное, именно из-за этого к чужаку, когда он только появился в селище, отнеслись настороженно. К тому же вел он себя более чем странно — говорил на каком-то нелепом наречии, задавал неуместные вопросы, да и в остальном проявил себя как юродивый. Поэтому, когда однажды кто-то в шутку назвал его Баламошкой, всем показалось, что это имя как нельзя лучше подходит ему. Так его и стали называть. Вскоре никто уже и не помнил о том, что его, на самом деле, звали Марселем. Действительно, что за имя такое — Марсель? Будто ругнулся кто-то ненароком. Срамота, а не имя.

Со временем Баламошку полюбили, правда, никто не мог с определенностью сказать, за что и почему. Впрочем, он был совершенно безобидным и даже в чем-то полезным. Знал множество интересных историй и мог трепать языком без устали ночи напролет. К тому же за ним обнаружилась способность давать разумные советы. Например, о борьбе с вредителями, которые до его появления частенько уничтожали значительную часть урожая, или о хворях различных, хотя когда его спрашивали о том, не знахарь ли он, тот лишь отмахивался: мол, так, кое-что кое-где услышал, вот и запомнил, ничего особенного. Да много чего непонятного было в этом мужике. Первое время он часто напрашивался в помощники: кому дрова порубить, кому помочь поле вспахать — но в результате только мешал и путался под ногами. В конце концов, его попросили ограничиться советами, которые он мог давать, стоя в сторонке. Посовещавшись, сельчане пришли к выводу, что человек он нужный, так что если им придется его кормить, от них не убудет.

Правда, у Баламошки обнаружилась одна странность — иногда, выпив настойки, он пускался в совсем уж поганые россказни о том, что и когда случится. При этом его заплетающийся язык поведывал о настоящих чудесах, от которых волосы на голове не шевелились разве что у плешивого. Мол, пройдет много веков, и людям больше не нужно будет использовать свои ноги, чтобы передвигаться. Мечтательно закатывая глаза к потолку, он описывал повозки, которые ездят без лошадей, летающие ящики, в которых можно облететь весь мир, и много чего еще. Конечно, взрослые посмеивались, слушая его пьяные разглагольствования, однако они были намного интереснее разговоров о том, у кого корова сдохла или баба понесла, так что со временем подобные посиделки превратились в традицию, и раз в пару недель в местную корчму набивалось все мужское население, чтобы послушать очередную байку. Вот и сейчас, несмотря на то, что рассказ подошел к концу, народ и не думал расходиться, хотя Баламошка успел принять своё и уже начинал клевать носом.

— Так что там с богами нашими? — напомнил Мефодий. — Неужто забудем?

— Забыть — не забудем, — помотал головой из стороны в сторону мужичок. — Но будем о них вспоминать, как… Не знаю… Вот ты какие сказки своим детишкам рассказываешь на ночь?

— Разные, — Мефодий удивился неожиданному вопросу и не сразу нашелся, что ответить, но тут же горделиво выпрямился и оглянулся на остальных. — Э, о чем ты? Это бабье дело — детей сказками баловать.

— Да не важно, чье это дело, — отмахнулся Баламошка. — Пусть и бабье. Например, про Змея Горыныча знаешь сказку?

Нет? Про каких-нибудь богатырей, м? Вот и всем вашим родам-перунам-сварогам место только в байках и останется. Да, хорошего мало, но что поделаешь?

— Не бывать этому! — вдруг грохнул кулаком по столу один из слушателей.

— Успокойся, Гридя, — замахал на него руками Мефодий. — Не видишь — человек пророчит? Ты не можешь сказать, что завтра в своей жизни случится, так почему твердишь о том, чего не знаешь?

— А он, получается, знает? — продолжал возмущаться здоровяк. — Зачем нам слушать его?

— Затем, что всем любопытно, — рассудительно заметил сидевший в сторонке мужик с длинной окладистой бородой. — А кому не нравится — дверь всегда открыта. Ты хочешь на свежий воздух, Гридя? Никто тебя не держит.

— Нет, я еще не допил, — проворчал мужик и, замолчав, уставился в свою кружку.

— Вот и ладно, — улыбнулся бородач и кивнул Баламошке. — А ты продолжай, милый человек.

— Да я уже все, — тот пожал плечами и попытался подняться, но зашатался и снова опустился на свое место. — Что-то я, кажется, немножко перебрал. Не встать…

— Все, мужики, сказок сегодня больше не будет, — Мефодий подхватил рассказчика, который уже готов был завалиться на бок, и постарался вернуть его в прежнее положение. — Наш пресноплюй, кажется, готов.

Собравшиеся разочарованно вздохнули, однако не стали настаивать на продолжении потехи — Баламошка то и дело клевал носом, и было ясно, что от него больше ничего путного не услышишь.

— Доведешь его до хаты? — мужик, которого здесь, похоже, уважали, поднявшись с лавки, похлопал засыпающего сказочника по спине и вопросительно взглянул на Мефодия.

— Конечно, Михайло, не беспокойся, — отозвался тот со вздохом. — Мне не привыкать. Хорошо еще, что он щуплый. Представляешь, каково было бы его таскать, если бы он был, как наш Гридя?

— И то верно.

Подхватив под руки то и дело норовящего соскользнуть на земляной пол Баламошку, мужик вывел его наружу и, шикнув на заворчавшую собачонку, потащил его по направлению к небольшой избе с покосившимися стенами. Пыхтя, он с удовольствием отметил про себя, что ночь выдалась лунная, так что было светло, почти как днем. Пнув калитку ногой, мужчина осуждающе поцокал языком: двор сказочника не производил впечатления ухоженного и мог принадлежать только такому мухоблуду, как его шатающийся спутник. Ограда держалась на честном слове, крыша избы прохудилась. Единственным участком, на который можно было смотреть без содрогания, были несколько грядок — к ним хозяин, похоже, относился с особым вниманием.

— Начнутся дожди — как жить-то будешь? — обратился он к Баламошке, опуская его на сооружение, на котором тот обычно спал.

И все же — странный он человек, подумал Мефодий, рассматривая скрепленные между собой лавки. Места ему, что ли, мало? Был бы он крупным, а то ведь тонкий, как тростинка, за косой спрятаться при желании сможет. Неодобрительно покачав головой, мужчина еще раз взглянул на бедное убранство помещения и вышел.

Как только за ним закрылась дверь, Баламошка открыл глаза и недовольно поморщился. Зря он так много пил, последняя порция явно была лишней. Наговорил всякого. Дурак, что тут скажешь. Или как они здесь говорят? Дуботолк? Это о нем. Чувствуя, что его начинает мутить, мужчина сел на кровати и сделал несколько глубоких вдохов. Однако это не помогло, и уже в следующее мгновение он бросился к ведру, стоявшему в углу помещения. Порционно отдавая ему все съеденное и выпитое за вечер, он в очередной раз пообещал себе больше никогда не прикладываться к этой коварной медовухе, будь она неладна. Пусть вон Курьян ее хлебает, раз ему так нравится. И как получалось у здешних мужиков пить, как не в себя, и при этом оставаться на своих двоих? Загадка природы.