Девятый Будда
Шрифт:
Так как его присутствие, как ему показалось, усиливает ее страх, Кристофер оставил ее с Чиндамани и вышел из палатки. Запах смерти был настолько силен, что, казалось, пропитал даже свежий воздух. Он задумался о том, сможет ли он когда-нибудь так остро почувствовать другой запах.
Он нашел за палатками останки семи пони. Очевидно, кто-то связал их вместе и они умерли от голода, причем большая часть умерла всего день-два назад. Один пони был все еще жив, и Кристофер, сжалившись, пристрелил его. Сделав это, он решил хоть на какое-то время отойти от палаток.
В начале долины стояла пирамида, сооруженная из
Когда он вернулся в лагерь, Чиндамани уже удалось успокоить девочку. Она все еще была в подавленном состоянии, но на смену ужасу пришло горе, которым была наполнена крошечная палатка. В этот раз она не отреагировала на появление Кристофера, поэтому он сел рядом с Чиндамани, которая утешала девочку.
Чуть позже девочка погрузилась в глубокий сон — впервые за несколько дней. Они решили, что для нее будет лучше, если она проснется вдалеке от лагеря. Кристофер бережно поднял ее и положил на Пипа, увешанного корзинами. Ребенок кочевников, она с рождения привыкла спать в пути.
Перед тем как покинуть лагерь, они вынесли трупы из палаток, оставив их стервятникам. Чиндамани тихим голосом прочла молитвы, а затем они отправились в путь, зная, что если девочка проснется и увидит похороны под открытым небом, печаль ее значительно усилится.
Они провели эту ночь в широкой долине за перевалом. Девочка проснулась только один раз, и то на очень короткое время. Немного поев, она снова заснула. Они с Чиндамани по очереди охраняли их крошечный лагерь. Ночь была холодной, и звезды несли вахту вместе с ними до самого рассвета.
Утром за завтраком девочка рассказала им о том, что случилось. Ее звали Чодрон и она считала, что ей десять лет. Все погибшие были членами ее семьи — отец, мать, братья, сестры, дедушка и бабушка, два дяди, две тети и шесть двоюродных братьев и сестер.
Несколько дней назад — по предположению Кристофера, примерно неделю назад, — в лагерь прискакал монгол. С ним были два мальчика — один тангут или тибетец и один, как она сказала, похожий на Кристофера. Мальчики были в дорогой одежде, покрытой грязью и пылью, но выглядели несчастными. Она вышла из палатки вместе матерью, чтобы посмотреть на незнакомцев. Мужчина потребовал свежих пони, предлагая обменять тех, на которых они приехали, на более сильных и доплатить за них. Ее дядя отклонил предложение — с приходом весны им нужны были здоровые пони и они не могли позволить себе обменять двух сильных пони на двух измученных животных. С самого начала мужчина вел себя грубо и бесцеремонно, и она почувствовала, что главная причина отказа кроется именно в этом.
Она помнила, что возникла словесная перепалка, а потом кто-то выстрелил. Она не была уверена, кто выстрелил первым, — монгол или ее дядя. Но незнакомец, вооруженный скорострельным
Она не могла объяснить, да и не помнила четко, почему началась такая бойня, к тому же Чиндамани и Кристофер и не хотели, чтобы она заново пережила все это безумие. Ее матери как-то удалось спрятать ее в сундук, за которым ее и нашли, и монгол не заметил ее. Для матери в сундуке места не было, только для нее.
Кристофер описал ей Замятина, хотя заранее знал ее ответ. Она поежилась и сказала, что это именно тот человек, никто иной. Он спросил ее про мальчиков, и она ответила, что они были бледными и грустными, но целыми и невредимыми.
На следующий день они продолжили путь на восток, к Сининг-Фу. В Цаган-Токко, небольшой деревушке из глиняных домишек, они пытались навести справки о Замятине. Ни его, ни мальчиков здесь никто не видел.
Деревня уже скрылась из виду, оставшись позади, когда они услышали стук копыт. К ним приблизился конный монгол и поравнялся с ними. Это был крупный мужчина в меховой одежде и вооруженный винтовой, заряжающейся с казенной части, которая болталась за его плечом.
— Мне сказали, что вы ищете бурята, который путешествует с двумя мальчиками, — произнес он.
Кристофер кивнул.
— Я видел их пять дней назад, — сказал монгол. — Я проезжал Цун-Ула, горы к северу от Коко-Нор. Мы обменялись несколькими словами. Я спросил мужчину, куда они направляются. Он сказал, что через десять дней они должны быть в Канчжоу. Когда я спросил, зачем, он ответил, что ему надо встретиться там кое с кем. Это все. Тибетский мальчик попытался что-то сказать мне, но мужчина оборвал его.
— Возможно ли так быстро добраться до Канчжоу? — спросил Кристофер. — Разве им не придется идти через горы Нань-Шан?
Монгол кивнул.
— Придется, — ответил он. — Но они могут добраться вовремя, если не случится ничего непредвиденного. Все перевалы открыты. Я рассказал ему, каким путем лучше добираться.
Он неловко заерзал в седле.
— Этот тибетский мальчик, — произнес он. — Он был бледен и испуган. Он приснился мне в ту же ночь. Во сне он улыбался. На нем были одежды Будды. Он был залит светом. — Он сделал паузу и потом спросил: — Кто он?
Чиндамани ответила низким голосом, в котором звучала такая властность, какой Кристофер раньше никогда не слышал:
— Он Майдари Будда.
Всадник пристально посмотрел на нее, но ничего не сказал. Примерно через полминуты он широко улыбнулся, развернул коня и поскакал галопом в направлении Цаган-Токко.
Апрельским днем они пересекли границу Китая, — спокойно, как скотокрады или разведчики, высланные вперед готовой к вторжению армией, — никем не замеченные, не заподозренные, не остановленные. В принципе реальной границы не было, и никто не мог сказать: «Это Тибет», — а через мгновение воскликнуть: «Это Китай!» Просто начали постепенно меняться цвета, ландшафт, лица. Мир кочевников Амдо начал тускнеть, уходя вдаль, а вместо него медленно появлялась новая местность: мир равнин и высоких, хорошо укрепленных деревень, узких ущелий и быстрых рек, позолоченных монастырей, украшенных орнаментом монастырских ворот и узких рифленых пагод, поднимавшихся над тусклыми стенами из прессованной глины.