Девятый император
Шрифт:
– Липка, я намного старше тебя. Я тебе в отцы гожусь.
– Разве в годах дело? Ко мне, бывает, девки деревенские бегают, когда от дружков своих понесут. Приходят ко мне за травами, чтобы плод вытравить. И плачут. Знаешь, о чем плачут? Что их милые – разлюбезные как узнают про беременность своих зазноб, так и носы начинают от них воротить. Боятся дитё признать, потому как сами дети неразумные. Мне такого мужа не надо. Я ведь понимаю, о чем ты. Ты про Ратислава мысль имеешь. Хороший он, но мне не люб. Моя судьба – ты.
То ли луна своими чарами околдована Хейдина, то ли хмель медовый сделал свое дело, но ортландцу
– Если так, то я не напрасно прошел за Круг, – шепнул он.
Как во сне он ощутил прикосновение мягких шелковистых губ Липки к своим губам. Этот поцелуй длился бесконечно долго. А после Липка взяла ортландца за руку и повела к ложу.
– Даешь ли ты мне обещание любить меня и быть мне мужем? – спросила она, обняв Хейдина за шею и глядя ему в глаза.
– Даю.
– Я ведь бедная, окруты [34] у меня нет.
– Я и сам бедняк. Мне ты нужна.
– Тогда я буду твоей женой. Прямо сейчас.
Липка стянула через голову свое платье, оставшись нагой, привлекла Хейдина к себе. Ортландец целовал ее, наслаждаясь горьковатым запахом ее тяжелых волос, мягкой податливостью ее губ, потом подхватил на руки и бережно опустил на одеяло. Он хотел раздеться сам, но Липка уложила его рядом с собой, мед пенно распустила шнуровку на камзоле и штанах.
34
Округа – приданое.
Хейдин совсем потерял голову. Его тело проснулось после долгах лет одиночества; оно словно копило силы для этой ночи. Ласки Хейдина становились все более уверенными и откровенными, и Липка тихо вздыхала, когда пальцы ортландца касались ее напряженных сосков, живота, бедер, наконец, скользнули между ног девушки, ощутив теплую влагу.
– Не мучай меня, – шепнула Липка. – Горю вся…
Потом был короткий вскрик, когда ортландец ворвался в нее, и двое стали единым целым, и Хейдин сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее приближал мгновение, когда мир вокруг перестал существовать, и девственная кровь русской девушки и семя ортландского воина смешались воедино. А после они лежали, прижавшись друг к другу, и Хейдин гладил ее волосы и шептал ей ласковые слова на своем родном языке, которых она не понимала, но звучание голоса Хейдина заставляло ее трепетать. И Липке казалось, что большего счастья быть уже не может, потому что любовь, о которой она мечтала, наконец-то пришла к ней. Любовь и счастье быть женщиной.
– Так вот она какая, любовь, – сказала Липка, касаясь кончиками пальцев небритой щеки Хейдина. – Теперь понимаю, чего девки так замуж спешат.
– Тебе хорошо со мной?
– Слов таких нет, как хорошо. Я теперь тебе ребенка рожу.
– Так сразу?
– Смеешься? А я ведь сегодня понести могу. День у меня по бабьему календарю такой. Знаешь, как я рассудила? Решила тебе отдаться, и все. Женишься не женишься – я тебя неволить не буду. Все лучше невинность свою тебе подарю, нежели какому-нибудь псу заезжему. Женишься, так я тебе до смерти верна буду. А не женишься, у меня ребенок от тебя будет. На тебя похожий. Всю душу, всю жизнь ему отдам.
– Я люблю тебя, Липка. Люблю так, что никакими словами не сказать. Не ты должна просить о том, чтобы я на тебе женился. Я должен у тебя просить милости женой моей стать.
– Ты от сердца говоришь?
– Сердце мое сейчас и говорит. Оно тобой переполнено до краев.
– Ох! – вздохнула Липка, и Хейдин даже в темноте увидел, как блестят на ее глазах слезы. – Жаль, мамка не дожила. Увидела бы, какой у меня жених!
– Ага, завидный, – поддразнил Хейдин. – Седой, жизнью битый и без гроша за душой. Сама такого выбрала.
– Я лучшего выбрала, – ответила Липка, и голос ее прозвучал так, что Хейдин вздрогнул. – Такого, какого другим девкам вовек не встретить.
– Ты меня не хвали. Я такой, как есть, не хуже и не лучше.
– Хочу и хвалю. Ты меня лучше поцелуй, прижми к себе покрепче, приласкай. И не спи сегодня. Нельзя тебе сегодня спать. Я так хочу. У меня ночь сегодня особенная. Не будешь?
– Не буду спать, – пообещал Хейдин и поцеловал ее. Рука Липки как бы невзначай скользнула к животу ортландца, потом ниже, и Хейдин ощутил, как это нежное и требовательное прикосновение будит его мужскую силу. – И потом, разве тут уснешь?
Стук в окно был настойчивый, и Хейдин, проснувшись, никак не мог сообразить, чего ради кто-то молотит в ставень в такую рань. Липка первой опомнилась, выскользнула из-под одеяла и, как была с распущенными волосами, выскочила в сени.
– Клянусь Харумисом! – Хейдин с трудом оторвал голову от подушки, но лишь на миг; все его тело протестовало против такого раннего подъема и требовало продолжения сна. – Вордланы бы их всех побрали!
Липка вернулась молчаливая, сосредоточенная. Быстро заплела волосы в косу, набросила платок. Хейдин молча наблюдал, потом не выдержал.
– Что-то случилось? – спросил он.
– Ты спи, – ответила Липка. – Я ненадолго.
– Липка, что случилось?
– Ничего. Спи, я скоро приду.
Она надела тулуп и вышла из горницы. Хейдин, дрожа от холода, вылез из-под одеяла и, как был голый, приник к окну. Он увидел Липку и вчерашнюю соседку, у которой оставался Зарята. У ортландца появилось нехорошее предчувствие.
– Не люблю тайны, – пробормотал Хейдин и начал одеваться.
На улице было еще темно, серые облака плотно закрыли небо, мороз щипал лицо, порывами налетал пронизывающий ветер. До соседнего дома было не больше пятидесяти футов, но Хейдин успел продрогнуть, пока добежал до калитки и вошел во двор. Он успел заметить огонек в окне – хозяева не спали. На этот раз дверь ему открыла не хозяйка, а ее муж, невзрачный мужик с красными подслеповатыми глазами.
– Липка здесь? – Хейдин, не дожидаясь ответа, шаганул в сени. Мужик поспешил за гостем, что-то бормоча неразборчиво. Хейдин не слушал его.
Липка и хозяйка были в горнице – стояли у лавки. А на лавке лежал Зарята, укрытый лоскутным одеялом. Мальчик спал, только в этом сне было что-то неестественное. И Хейдин понял, что случилась беда.
– Ну зачем ты пришел? – шепнула ему Липка.
– Что с мальчиком?
– Не просыпается. Вчера почти весь день проспал и всю ночь. Хозяйка стала его будить, а он не просыпается, даже не шевелится.