Девятый круг
Шрифт:
— Если вы сейчас снова бросите меня, я никогда не прощу вас, Габриель, никогда!
Мною овладела тягостная нерешительность. Я не мог доверить самому себе ни одного решения о том, что правильно, а что — нет. Мой моральный дух был подорван, и вряд ли мне удалось бы всегда отличать одно от другого. Ничто и никогда не указывало на возможность возникновения подобной ситуации, ведь совсем недавно Кейси была для меня посторонней! Как могло случиться, что я так сильно полюбил человека, имени которого четыре месяца назад даже не знал? Если бы только мы не оказались соседями, если бы только я держался особняком и не заговорил с ней… всех этих мук удалось бы избежать. Видеть ее страдающей было для меня невыносимым — вот последствия любви, проявления которых я всегда опасался.
Я колебался. В какой-то момент у меня мелькнула мысль бежать отсюда, поехать в аэропорт и успеть на самолет, отправляющийся в Вашингтон. Улететь как можно дальше от Будапешта и сделать вид, что ничего этого не было, что я никогда не встречал Кейси и уж тем более никогда ее не любил. Думаю, мне бы это удалось, — я большой умелец по части игнорирования того, о чем не хочу думать.
Внезапно Кейси снова вскрикнула от боли, на этот раз громче, отпустила мою руку и отвернулась. По ее лицу текли слезы. Я понял, что теперь, когда у нее началась следующая стадия родовых мук, у меня больше нет времени для принятия решения и что она больше не надеется на меня, осознав, в конце концов, бессмысленность попыток просить помощи при родах у профессионального убийцы. Думаю, Джиллигэн Коннор спорить с этим не стал бы. Но для Габриеля Антеуса ее уверенность в моем равнодушии оказалась невыносимой, и я понял, что на этот раз скорее убил бы себя и покончил со всем этим, чем оставил бы ее здесь с чувством ненависти ко мне.
— Я хотел сказать совсем не то, Кейси! — пробормотал я, осознав весь ужас своих слов, готовый взять их назад. — На самом деле я ничего не имел в виду из того, что говорил до сих пор, правда! Послушай, просто я ничего не знаю о родах, — тут я в подтверждение безнадежности своего положения развел руками, — но я сделаю все, чтобы помочь тебе, я обещаю.
Она попыталась улыбнуться мне, но вместо этого хрипло всхлипнула, по лицу ее, несмотря на сильный холод, катились капельки пота. Я наклонился, поцеловал ее в лоб, потом повернулся, чтобы помочь ей, и с огромным облегчением увидел, как малыш рождается головкой вперед, потому что мне было совершенно непонятно, как следовало поступать, если бы это происходило иначе.
Странное дело, но, когда ребенок Кейси стал появляться на свет, я ни на секунду не почувствовал даже намека на смущение или неловкость. Все мое внимание сосредоточилось на том, чтобы ребенок не коснулся покрытого снегом пола. Интуиция мне подсказывала, что холод может оказаться для новорожденного младенца губительным. Но как только я прикоснулся к нему, мои руки оказались в крови, и меня стало мутить от ее вида, хотя на этот раз вовсе не смерть стала причиной ее появления.
Образ Анны, истекавшей кровью на пляже, ворвался в мое сознание, и я чуть не задохнулся от отвращения. Какое-то время перед моими глазами была только Анна. Сначала ее глаза сияли от возбуждения и страсти, а в следующее мгновение сделались широко открытыми, пустыми, обвиняющими. Потом замелькали другие лица в других странах, различные орудия убийства… И всегда это кончалось одинаково: я оттирал и оттирал руки в ванной. В последнем случае, с Анной, я скреб руки так, что из них пошла кровь, а я снова и снова мыл и тер их, чтобы очистить от нее, но не мог сделать этого, потому что кровь была моей собственной, и чем больше я старался, тем сильнее они кровоточили.
Один лишь вид крови был для меня уже невыносим, но еще хуже действовали непроизвольные стоны и крики Кейси, старавшейся превозмочь боль. Я хотел уйти. Но не мог позволить себе этого.
Я резко поднял голову, когда вдруг сверху стали падать кусочки льда и какие-то огоньки. Они разлетались осколками и искрами, шипели на полу, но нас почему-то не задевали. Тут я заметил, что нигде не видно ни Михаила, ни Мефистофеля. Снизу, из города, доносились хлопки фейерверков и звуки празднества, гром рокотал громче, чем прежде, а падающий сверху лед трескался и разбрызгивался, ударяясь о купол и стены базилики. Огненный дождь освещал собор, его расплавленные капельки с шипением падали на снег. Я вспомнил пожар, который, как мне тогда казалось, охватил церковь Святого Михаила на острове Маргариты, и подумал: интересно, а видят ли участники ночного веселья ту яростную схватку, которая происходит над базиликой, или собор предстает их глазам в своем обычном, спокойном и величественном виде?
И тут я увидел их — Михаила и Мефистофеля — парящими над башней. Они рвали друг на друге одежду, царапались и кусались так, словно каждый был готов разнести противника в пух и прах. Сейчас я почти не узнавал их обоих. В целом их мелькающие фигуры сохраняли привычный облик, но что-то в них стало совершенно иным. Михаила снова окружал световой ореол, настолько яркий, что, глядя на него, я с трудом различал его, — как будто он находился очень близко к солнцу или иному мощному источнику света. Но мне были хорошо видны его мощные, покрытые белыми перьями крылья, распростертые за спиной, когда двое противоборствующих ангелов кружили в небе вокруг башен собора и взмывали над ними, яростно налетая друг на друга. Время от времени с неба, кружась в воздухе, опускалось белое перо и, упав на снег, сразу же окрашивалось скопившейся возле нас кровью.
Теперь Кейси стала регулярно всхлипывать, и я сосредоточил на ней все свое внимание, прекратив следить за сражающимися ангелами. Мне не следовало отвлекаться на них. Я должен оставаться собранным. Когда ребенок наконец родился, я достал из кармана перочинный нож, перерезал пуповину и сбросил с себя пальто, чтобы завернуть дитя и уберечь его от холода. Взглянув на новорожденного младенца, я облегченно вздохнул. Это была девочка. Крошечная настоящая человеческая девочка… не ангел и не демон, какие являлись мне в сновидениях… не похожая ни на одно из тех существ, что яростно наскакивают друг на друга над нами. И сейчас вокруг Кейси не было никакой ауры, так же как и вокруг ее дочери. Кружащиеся облачка золотистого и маслянисто-черного цвета исчезли.
— Она… изумительна, — прошептала Кейси, глядя на свою дочь у меня на руках. — Ну разве она не прекрасна, Габриель?
— Хочешь взять ее на руки? — спросил я.
Кейси кивнула и вдруг застыла в оцепенении, на лице появилось выражение растерянности, одна рука опустилась вниз, к животу.
— Там… второй ребенок, — прошептала она.
— Второй? — растерянно переспросил я и оглянулся вокруг, словно ожидая увидеть его лежащим где-то на площадке.
— Двойняшки, — простонала она. — Я ни разу не ходила на сканирование, и вот… — Она умолкла и, к моему ужасу, начала плакать. — Ох, Габриель! Я не хочу испытать это снова! Я так устала! Это так несправедливо!
— Но ведь с тобой все хорошо, Кейси, — сказал я, стараясь не подавать виду, что, услышав эту новость, испугался не меньше ее. Теперь я увидел, что аура, которая, как я думал буквально минуту назад, исчезла, снова окутывала Кейси. Она была бледнее, чем прежде, но представляла собой все ту же странную, неестественную смесь золотистого и черного. — Ты уже наполовину прошла через это, прошла наполовину.
— Но я же не хотела этого! Я всегда думала, что со мной будет муж или, по крайней мере, бойфренд — человек, который любит меня, который намерен разделить это со мной! На прошлой… на прошлой неделе я видела молодого парня, который держал на руках ребенка в… в ресторане, и, когда я вернулась домой, я не могла… я просто не смогла перестать плакать! Я знаю, что феминистки возненавидели бы меня, но все, чего я когда-либо хотела, — это забор из белого штакетника. Дом и родные люди, безоговорочно меня любящие. Мои… мои мама и папа… они не…