Деятельность. Сознание. Личность
Шрифт:
Соответственно происходит дробление или, наоборот, укрупнение также и «единиц» психических образов: переписываемый неопытной рукой ребенка текст членится в его восприятии на отдельные буквы и даже на их графические элементы; позже в этом процессе единицами восприятия становятся для него целые слова или даже предложения.
Перед невооруженным глазом процесс дробления или укрупнения единиц деятельности и психического отражения – как при внешнем наблюдении, так и интраспективно – сколько-нибудь отчетливо не выступает. Исследовать этот процесс можно, только пользуясь специальным анализом и объективными индикаторами. К числу таких индикаторов принадлежит, например, так называемый оптокинетический нистагм, изменения циклов которого, как показали исследования, позволяют при выполнении графических действий установить объем входящих в их состав двигательных «единиц». Например, написание слов на иностранном языке расчленяется на гораздо более
78
См. Ю. Б. Гиппенрейтер, Г. Л. Пик. Фиксационный оптокинетический нистагм как показатель участия зрения в движениях. В сб. "Исследование зрительной деятельности человека". М., 1973; Гиппенрейтер Ю. Б., Романов В. Я., Самсонов И. С. Метод выделения единиц деятельности. В сб. "Восприятие и деятельность". М., 1975.
Выделение в деятельности образующих ее «единиц» имеет первостепенное значение для решения ряда капитальных проблем. Одна из них – уже затронутая мной проблема единения внешних и внутренних по своей форме процессов деятельности. Принцип или закон этого единения состоит в том, что оно всегда происходит точно следуя «швам» описанной структуры.
Имеются отдельные деятельности, все звенья которых являются существенно – внутренними; такой может быть, например, познавательная деятельность. Более частый случай состоит в том, что внутренняя деятельность, отвечающая познавательному мотиву, реализуется существенно – внешними по своей форме процессами; это могут быть либо внешние действия, либо внешне-двигательные операции, но никогда не отдельные их элементы. То же относится и к внешней деятельности: некоторые из осуществляющих внешнюю деятельность действий и операций могут иметь форму внутренних, умственных процессов, но опять-таки именно и только либо как действия, либо как операции – в их целостности, неделимости. Основание такого, прежде всего фактического, положения вещей лежит в самой природе процессов интериоризации и экстериоризации: ведь никакое преобразование отдельных «осколков» деятельности вообще невозможно. Это означало бы собой не трансформацию деятельности, а ее деструкцию.
Выделение в деятельности действий и операций не исчерпывает ее анализа. За деятельностью и регулирующими ее психическими образами открывается грандиозная физиологическая работа мозга. Само по себе положение это не нуждается в доказательстве. Проблема состоит в другом – в том, чтобы найти те действительные отношения, которые связывают между собой деятельность субъекта, опосредствованную психическим отражением, и физиологические мозговые процессы.
Соотношения психического и физиологического рассматривается во множестве психологических работ. В связи с учением о высшей нервной деятельности оно наиболее подробно теоретически освещено С. Л. Рубинштейном, который развивал мысль, что физиологическое и психическое – это одна и та же, а именно рефлекторная отражательная деятельность, но рассматриваемая в разных отношениях, и что ее психологическое исследование является логическим продолжением ее физиологического исследования. [79] Рассмотрение этих положений, как и положений, выдвинутых другими авторами, выводит нас, однако, из намеченной плоскости анализа. Поэтому, воспроизводя некоторые из высказывавшихся ими положений, я ограничусь здесь только вопросом о месте физиологических функций в структуре предметной деятельности человека.
79
См. С. Л. Рубинштейн. Бытие и сознание, стр. 219–221.
Напомню, что прежняя, субъективно-эмпирическая психология ограничивалась утверждением параллелизма психических и физиологических явлений. На этой основе и возникла та странная теория "психических теней", которая – в любом из ее вариантов, – по сути, означала собой отказ от решения проблемы. С известными оговорками это относится и к последующим теоретическим попыткам описать связь психологического и физиологического, основываясь на идее их морфности и интерпретации психических и физиологических структур посредством логических моделей. [80]
80
См., например, Ж. Пиаже. Характер объяснения в психологии и психофизиологический параллелизм. "Экспериментальная психология" под ред. П. Фресса и Ж. Пиаже, вып. I и II., 1966.
Другая альтернатива заключается в том, чтобы отказаться от прямого сопоставления психического и физиологического и продолжить анализ деятельности, распространив его на физиологические уровни. Для этого, однако, необходимо преодолеть обыденное противопоставление психологии и физиологии как изучающих разные "вещи".
Хотя мозговые функции и механизмы составляют бесспорный предмет физиологии, но из этого вовсе не следует, что эти функции и механизмы остаются вовсе вне психологического исследования, что "кесарево должно быть отдано кесарю".
Эта удобная формула, спасая от физиологического редукционизма, вместе с тем вводит в пущий грех – в грех обособления психического от работы мозга. Действительные отношения, связывающие между собой психологию и физиологию, похожи скорее на отношения физиологии и биохимии: прогресс физиологии необходимо ведет к углублению физиологического анализа до уровня биохимических процессов; с другой стороны, только развитие физиологии (шире – биологии) порождает ту особую проблематику, которая составляет специфическую область биохимии.
Продолжая эту – совершенно условную, разумеется, – аналогию, можно сказать, что и психофизиологическая (высшая физиологическая) проблематика порождается развитием психологических знаний; что даже такое фундаментальное для физиологии понятие, как понятие условного рефлекса, родилось в «психических», как их первоначально назвал И. П. Павлов, опытах. Впоследствии, как известно, И. П. Павлов высказывался в том смысле, что психология на своем этапном приближении уясняет "общие конструкции психических образований, физиология же на своем этапе стремится продвинуть задачу дальше – понять их как особое взаимодействие физиологических явлений". [81] Таким образом, исследование движется не от физиологии к психологии, а от психологии к физиологии. «Прежде всего, – писал Павлов, – важно понять психологически, а потом уже переводить на физиологический язык». [82]
81
И. П. Павлов. Павловские среды, т.1. М., 1934, стр. 249–250.
82
И. П. Павлов. Павловские клинические среды, т. 1. М.-Л., 1954, стр. 275.
Важнейшее обстоятельство заключается в том, что переход от анализа деятельности к анализу ее психофизиологических механизмов отвечает реальным переходам между ними. Сейчас мы уже не можем подходить к мозговым (психофизиологическим) механизмам иначе, как к продукту развития самой предметной деятельности. Нужно, однако, иметь в виду, что механизмы эти формируются в филогенезе и в условиях онтогенетического (особенно – функционального) развития по – разному и, соответственно, выступают не одинаковым образом.
Филогенетически сложившиеся механизмы составляют готовые предпосылки деятельности и психического отражения. Например, процессы зрительного восприятия как бы записаны в особенностях устройства зрительной системы человека, но только в виртуальной форме – как их возможность. Однако последнее не освобождает психологическое исследование восприятия от проникновения в эти особенности. Дело в том, что мы вообще ничего не можем сказать о восприятии, не апеллируя к этим особенностям. Другой вопрос, делаем ли мы эти морфофизиологические особенности самостоятельным предметом изучения или исследуем их функционирование в структуре действий и операций. Различие в этих подходах тотчас же обнаруживается, как только мы сравниваем данные исследования, скажем, длительности зрительных послеобразов и данные исследования постэкспозиционной интеграции сенсорных зрительных элементов при решении разных перцептивных задач.
Несколько иначе обстоит дело, когда формирование мозговых механизмов происходит в условиях функционального развития. В этих условиях данные механизмы выступают в виде складывающихся, так сказать, на наших глазах новых "подвижных физиологических органов" (А. А. Ухтомский), новых "функциональных систем" (П. К.Анохин).
У человека формирование специфических для него функциональных систем происходит в результате овладения им орудиями (средствами) и операциями. Эти системы представляют собой не что иное, как отложившиеся, овеществленные в мозге внешне-двигательные и умственные – например, логические – операции. Но это не простая их «калька», а скорее их физиологическое иносказание. Для того чтобы это иносказание было прочитано, нужно пользоваться уже другим языком, другими единицами. Такими единицами являются мозговые функции, их ансамбли – функционально-физиологические системы.