Дейр
Шрифт:
В этот миг дверь распахивается, и я вижу тебя в соседней комнате. Ты стоишь там, обняв человеческую самку. Она целует тебя, а когда я закричала, умоляя о помощи, ты засмеялся. Потом дверь захлопывается и нешгаи принимаются топтать меня вновь, а один говорит: “Этой ночью Повелитель взял себе в жены человеческую самку!” Я говорю: “Тогда позвольте мне умереть”. Но на самом деле я не хотела умирать без тебя, Повелитель.
Улисс задумался, у него накопилось достаточно собственных снов, чтобы понять, о чем говорит его подсознание, хотя и сознательно он чувствовал то же самое. Объяснить ее сон довольно трудно. По Фрейду, сон выражает неосознанное желание. Значит, Авина хочет быть его женой. И жаждет наказания. Но за что? Она же ни в чем не виновата!
Впрочем, теорию Фрейда еще никто не доказал. Да к тому же подсознание людей, произошедших от кошек, если, конечно, его теория верна, — могло отличаться от тех, чьими прародителями были обезьяны.
Как ни толкуй сон, очевидно, что ее мучает мысль о человеческой самке. Но ведь он не давал ей ни малейшего повода думать о нем не как о Боге. Или думать о себе, как о чем-то большем, чем верном помощнике Бога, даже если тот ей не безразличен.
— Ну, теперь-то все в порядке? — спросил Улисс. — Теперь ты сможешь заснуть?
Она кивнула.
— Тогда иди к себе.
Авина на мгновение притихла. Потом тихо проговорила:
— Хорошо, мой Повелитель. Я не хотела тебя обидеть.
— Ты меня не обидела, — сказал он и подумал, что не стоит ничего добавлять.
Он мог бы попросить ее остаться. Он тоже нуждался в ее присутствии, но не стал.
Она слезла с койки и по приставной лестнице забралась к себе. Улисс долго лежал с открытыми глазами, а вокруг стонали, вскрикивали, бормотали во сне измученные и усталые вуфеа, вагарондиты и алканквибы. Что ждет их завтра? Или скорее сегодня, ибо оно уже наступило.
Он почувствовал, будто его укачивает в колыбели времени. ВРЕМЕНИ. Никто не понимал его, никто не мог ничего объяснить. Время удивительнее самого Бога. Бога можно понять. Бог мыслил как человек. А время оставалось необъяснимым, загадочным. Его сущность и источник невозможно нащупать, хотя оно было вокруг него.
Его укачивало в колыбели времени. Он был десятимиллионолетним ребенком. Может, десятимиллиардолетним ребенком. Десять миллионов лет… Ни одно живое существо не выдержало бы такого промежутка времени, хотя для самого времени что десять миллионов, что десять миллиардов лет — все одно! Это ничего не значило. Ничего. Он продержался — не прожил — десять миллионов лет и должен скоро умереть. И если это случится, когда это случится будет все равно что он не жил вовсе. Он не больше, чем выкидыш, выросший в недочеловека за два миллиона лет до своего рождения, и что хорошего сулит ему судьба?
Улисс попытался предать этот поток мыслей забвению. Он жив, и подобные разглагольствования бессмысленны, хотя неизбежны для мыслящего существа. Даже самые неразвитые из людей наверняка задумывались о бренности жизни и непостижимости времени. Но все время думать об этом — уже невроз. Жизнь сама по себе вопрос и ответ, живущие в одной шкуре…
Улисс проснулся, когда дверь распахнулась и затопали ножищи нешгая. Он съел завтрак, принял душ (его люди воздержались) и, пользуясь ножом, подровнял немного виски. Он брился каждый третий день, и это заняло у него не больше минуты. То ли из-за индейских генов, то ли что-то другое, но щетина росла плохо.
Улисс снял одежду, которая стала слишком грязной и рваной, и отдал ее Авине — пусть прикажет выстирать и заштопать. Он засунул нож за набедренную повязку, которую вручил ему раб, надел новые сандалии и последовал за Гушгозом. Остальных не звали. Громадные двери захлопнулись у них перед носом.
Грандиозное четырехугольное здание было ярко раскрашено и усыпано барельефами. В широких высоких коридорах сновало множество рабов-людей и очень мало солдат. Большинство стражников составляли двенадцатифутовые нешгаи в кожаных шлемах, обернутых в сверкающие тюрбаны, с пиками в руках, похожими на молодые сосенки, и щитами, на которых был изображен X внутри разорванного круга. Они выражали почтение приближающемуся Гушгозу, ударяя концами пик о мраморный пол.
Гушгоз провел Улисса через несколько залов, по двум пролетам лестницы с изысканно вырезанными перилами и еще множеством коридоров, которые открывались в обширные комнаты с массивной бежевой мебелью и крашеными бежевыми скульптурами. Там он увидел огромное количество самок, от восьми до девяти футов ростом и полностью лишенных даже намека на бивни. Они носили короткие юбки, драгоценные серьги и татуировку — круг или орнамент по бокам хобота. Их груди висели на животе и, подобно всем самкам мыслящих существ, которых он видел, были очень развитыми — неважно, кормили они сейчас детенышей или нет. От них исходил модный и приятный запах, а у молодых лица были покрыты густым слоем косметики.
Вдруг Гушгоз остановился перед дверью ярко-красного и твердого дерева, с искусным горельефом из множества символов и фигурок. Стоящие на страже воины подтянулись и отдали честь. Один распахнул дверь, и Улисса ввели в шикарную комнату со стеллажами книг и несколькими креслами напротив гигантского стола и кресла. За столом сидел нешгай в очках и высокой бумажной конической шапочке, расписанной всевозможными знаками.
Это был Шегниф. Великий Визирь.
Через мгновение в комнату ввели Глика. Тот скалил зубы от удовольствия: крылья его были освобождены от пут. К тому же он радовался предстоящему унижению противника.
Шегниф задал Улиссу несколько вопросов, голосом, глубоким и густым, даже для громогласных нешгаев. Улисс отвечал правдиво, не колеблясь, ибо вопросы были просты: как его зовут, откуда прибыл. Наконец, дошли до главного: он, Улисс, прибыл из другого времени, возможно, десять миллионов лет назад, его “разморозил” удар молнии, он прошел через Дерево. Шегниф изумился. Глику такая реакция явно не понравилась, улыбка его потухла.
После продолжительной тишины, нарушаемой лишь бурчанием в животе трех нешгаев, Шегниф снял свои круглые очки и стал протирать их куском материи размером с напольный ковер. Потом водрузил их обратно и нагнулся над столом, чтобы рассмотреть сидящего перед ним человека.
— Либо ты лгун, — проворчал он, — либо агент Дерева. Либо, что тоже возможно, говоришь правду. — И, обратившись к Глику, добавил: — Скажи, летучая мышь, он говорит правду?
Глик взглянул на Улисса, потом на Шегнифа. Было видно, что он никак не может решить, что ему делать: то ли объявить Улисса лгуном, то ли подтвердить, что вся его история — правда. Он хотел оболгать человека, но если его попытка провалится, он пропал.
— Ну, так что? — грозно проговорил Шегниф.