«…красота – не прихоть полубогаА хищный глазомер простого столяра».Осип Мандельштам
«Не красиво, а правильно, —так говорилматематики школьный учитель. —В непреклонную стройность небесных стропилс этим взглядом надёжным входите…»Так разносишь по миру, что видел уже,что расставилось в ряд соответствийПетербургу, впечатанному на душекодом юношеских геометрий…Так холодною поступью в такт красотыосмысляются жизни мотивы,что упрятаны зодчими в нить прямотыНевской вытянутой першпективы.
Грузинский чай
Мы пили на кухне грузинский чай,старушки две в белом, на стуле кошка,слетались
истории невзначайк вечернему сумраку понемножку.Всё было, как водится: чей-то муж,пропавший во времени, слухи, связи, —и я за рассказами точно уж,уж точно забылся в глухой осаде.Как вдруг из беспамятства слух восстал,не веря спросонья… – Одна лепечет,что в Смольном училась. Какой-то бал…Другая кивает, лишившись речи.И серые стены бесцветных днейна миг расступились навстречу правдетакой невозможной… Блистала теньв скупом от величия Ленинграде.Советская кухня, грузинский чай,тоска по углам отслоилась в сгустки.Слова ино-странные бормоча,старуха ревела совсем по-русски.
Петербургская грустная песня
(прогулка с музой)
Мы пройдёмся с тобой вдоль каналов,где плутали по множеству раз,не ища ни конца, ни начала,где по-прежнему вьюжит сейчас.Там снежинки, под блеск вдохновения,жалят щёки, как вспышки-стихи,выжигая следы песнопенияна подстрочник холодной зимы.Я целую тебя. Ты, как можешь,отторгаешь приливы любви,О, лазурь поднебесного ложав сладкогласье промозглой Земли.Петербургская грустная песня.Чтобы вспыхнуть сумела зола,ты уводишь меня в занавесьесмутных окон колодца-двора.Там рождаемся мы, умираем,открывая скрипучую дверьв то, что в вечер припомнилось с чаем,что давно в каталоге потерь…
Ноябрь седьмого трибунной строкою
Ленинградский вокзал не похож на Московский,там в буфете средь хмурых, отнюдь не приезжих,в ребус трещин стола, в грань сомнительной стопкик полуночью всегда я светлёхонький брежу…Этот длинный роман, ну, почти как толстовский,в переводе моём несуразен, как правда…Мой сосед, осерчав, но премилый чертовски, —бутерброд с колбасой и селёдочный запахпредложил отвести под пол литра к артисткевсем известной… и мне.– Загудим деньрожденье:не дано сочинять, пусть советские дискипрепарируют вкус времяпрепровождения…Одиночеству в пасть (прямо в краснознамённую, в ту, где верили, гнулись, иль просто толпою для чего-то срослись в телеутро казённое на ноябрь седьмого трибунной строкою)мы смотрели на кухне в хмельном безразличии.Было утро. Противно. Когда расходились,той актрисе взбрело лунный взгляд Беатричемне за дверь спешно бросить из скромной квартиры…И его я унёс. И кусались повсюдукумачовые флаги. С грудными бантамипо кричалкам разбились без-умные людисреди Чуда проспектов, как сны из Италии…Петербург! Ты как эхо с созвездия Данте,где любовь, как мираж, но с надеждой на встречу.Где в граните затеряны знаки и датыповседневности Бога, в которой ты вечен.Петербург, где на Невском в толпе одиноко,распадаются звенья людей совпадения,где Казанский направит всевидящим окомв колоннаду степенного долготерпения.Вся в барашках Нева, как в ногах покрывало,но не греет, а стынет под натиском бури,что из дальних морей навсегда заказаладух бунтарский, замешанный в нашенской дури.Все пути до Дворцовой. Там ветры, как стаяиз простуженной вечностью русской основы.Из-за крыш Исаак с высоты наблюдает,как, ликуя, народ, примеряет оковы.…Время жмёт. И пора в ленинградско-московскийнеизбежный вокзал, где я спрятал надеждув ребус трещин стола, в грань полуночной стопки,где светлёхонький я улыбаюсь и брежу…
Осень Петербурга
Внутри себя я в Петербурге(с),а потому с утра дождизаморосили переулкии льют за шиворот души.Кружу себе по ртутным лужам,к любви сбежавший налегке,и с каждым шагом мир мой уже, —в подъезд уткнётся на замке,где коммунальные квартирыв Позавчерашнем заперлисьзадвижками времён Бастилийи паутиной у карниз.Где старый фильм (потёрта плёнка)смотрю до одури зари:кленовый лист в руке ребёнкав саду Михайловском горит…Хмельная осень Петербурга!Тебе по-варварски молюсьпросветом в облачности с юга,и невским ветром в ритме blues.
На 7-ой Советской
В комиссионке на 7-ой Советской,где пыль из прошлого до потолка,где смотрят в зеркала мои все двести…(за гранью спрятаны, наверняка)года, что вылупились в круглом глазечеканкой, супницей, огней игройв плавильне хрусталя. Сожмут в досадеи выбросят потом ночной поройв крик неизвестногО, что сдуру купишь…Зиянье магазинной тишины,где бедность продаётся на поруки,промокло звуком порванной струны.Не каждый вхож в те сомкнутые двери,где ночь и день – над тайной абажур,надежды где взошли и пожелтели,оставив тень от света прошлых лун.Не вещи, души их, как та дорогав извилинах прошедшего пути,зовут к себе, им так нужна подмога,из тупика людской ненужности…Иду, иду Суворовским на Невский,пусть Старый, но до дрожи дорогой,с Восстанием прощаюсь, будто с детством,ведь я живу сегодня под Москвой.
Болтается на волнах лодка
Болтается на волнах лодка.И дождик мерзкий моросит.Такая невская погода,что костный мозг и тот осип.Здесь тротуары в лужах уже,в них неба заспанная ртуть.Петляешь в никуда, но хуже,что некуда.И не свернуть…Туда, где вещие витриныотпаривают рубль в уют,бреду, как в роще мандаринов,жуя оскомину свою.А все вода в гранитной флягепрокисла ропотом морейв божественность петровской браги,что пьёшь до дна… И мне налей!Бросается хмельная лодкав смертельный поцелуй волны…И боль ангины словом в глотке —со вкусом ангельской слюны…
Чёрный хлеб
лучше под утровернуться назадв тень Петербурга —глухой Ленинград.где в недосыпегустою волнойзапах насытитсермягой ржанойкруглого хлеба,что грузят с машинвглубь полусветаот хлебных витрин…добрый трудягаузнает меня, —хлеб, без напряга,в мои временабросит: покушай…попробуй, какой,лучше – не лучше,но, точно, другой.бросит сквозь Лета,что грузит с машинв прошлое летоиз нынешних зим.в лучшее утро,как взглянешь назадв тень Петербурга,где спит Ленинград…
Этот пятый маршрут на Васильевский
В этот пятый маршрут на Васильевский,/что пройдёт над свинцовостью слизистойв магнетизммеж двумя Нилу подданных/,как листок календарный оторванный,я сажусь,вопреки невозможному…И трамвайный посредник из прошлого,повезет, повезёт, отвезёт на конечную,если только, конечно, не сплю…
Где-то бродит сумасшедший
Я знаю, где-то бродит сумасшедшийпо Питеру, упрятавшись в толпе.Горящий взгляд из «…повестей» сошедшийпрохожим плавит думы в голове.Растерянные, раненные людибегут от взгляда в сумраки страстей:в проспекты, в переулки сирых судеб,в столетний омут питерских дождей…Я знаю, голод здесь и не кончался,и людоед ждёт в проходном дворе,где пульса страх всё громче час от часа,как метроном в том лютом январе…Блестящий город! Город мой убийца,не утолить стихами невский бред.Пусть сбудется, чему должно случится,в гранит пространства вслаивая след.Шагов осколки в арочных воротахзвучат, как смута, – времени излом.Замедлю шаг и я пред поворотом,пред неизбежностью за тем углом.Я знаю, где-то бродит сумасшедший…
