ДИАГНОЗ и другие новеллы
Шрифт:
Внизу у самой воды примостилась, занимаясь любовью, парочка. Зрелище не из приятных. Как они могут, думает Енни. Это производит впечатление изнурительного труда. Да и холодно. А выглядит это, несомненно, чуточку комично. Двое распростёртых у воды животных, которые когтят, и тискают, и гладят, и щиплют друг друга. Причина их вожделения в том, что они принадлежат к двум разным видам рода человеческого.
И всё же: она так хорошо их понимает! Она сама была человеком…
САМОЛЁТ УЛЕТАЛ не раньше чем через полтора часа. Но маршрутный автобус в аэропорт Флесланн отправлялся сейчас же. Фана — Мильде [53] .
53
Уезды
Впервые за день она физически почувствовала, что больна. Подземный коридор, ведущий в автобусный терминал номер восемнадцать, был бесконечно длинный. И ещё нужно было подняться по трудной лестнице. Да и в автобусе, где она изо всех сил пыталась удержать чемоданчик, пока рылась в сумочке, доставая деньги на билет, пришлось нелегко.
Она так много думала о смерти, что позабыла о своей болезни.
Теперь она почувствовала, как слаба…
— Извините, вы здоровы, фру [54] ?
54
Госпожа (норв.).
То был шофёр автобуса. С тех пор как она была застигнута врасплох Сири в кафе Реймерса, к ней впервые обращались с вопросом.
Енни почувствовала, как тёплая волна благодарности разлилась по её телу.
— Что? О, да-да, по-моему… здорова. Я всего лишь немного устала Спасибо. Мне очень жаль…
Охотнее всего она обняла бы его. Попросила бы о помощи, о сострадании. Или легла бы на капот двигателя и заплакала.
Она — возможно, впервые, будучи взрослой, — прожила целый день, не думая о том, как она выглядит. Пожалуй даже, рано утром она не подкрасила глаза.
Она чувствовала себя не только бледной и неухоженной. Должно быть, на её лице лежала печать страха, отчаяния, подавленности и смятения. Наивно было бы думать, что не все те мысли, с которыми она бродила по Бергену, были видимы всем и каждому.
Её охватило ощущение, которое она часто испытывала ребёнком. Ощущение того, что все, кто смотрит на неё, могут прочитать её мысли.
МИР
ЕННИ ВСЕГДА ЛЮБИЛА ездить автобусом.
Она любила сидеть у окна и смотреть, как мимо проплывают пейзажи. Горы, фьорды, дома, витрины магазинов, люди…
Как будто листаешь страницы книги.
Здесь она могла сидеть сама по себе и тайком — ни перед кем не отчитываясь — прислушиваться к людским беседам о погоде и ветре.
Самые важные часы раздумья в жизни Енни бывали во время дневных поездок автобусом между Осане и Бергеном. Если её мысли время от времени выходили за рамки житейской экономии и обычных дел, то это бывало в автобусе.
Это здесь она встретила восход солнца. Здесь пережила час сумерек. Это здесь однажды её осенила, словно какой-то парадокс, мысль, что человек — не вечен.
НА ЭТОТ РАЗ она села позади молодой матери с болтунишкой сыном шести-семи лет.
Он как раз достиг той поры в жизни, когда уже привык к действительности вокруг. Мир не был для него больше таким новым, будто с иголочки, и неисследованным. Ему по-прежнему предстояло узнать много неизвестного, но мир как таковой не был больше источником удивления. Он не был предметом постоянных открытий.
Впереди через несколько рядов на коленях у отца сидела двухлетняя девочка Она то дёргала папу за бороду, то вырывалась у него из рук, восторженно показывая пальчиком в окошко.
Это дитя было совсем другим существом, нежели семилетний мальчик. Малютка по-прежнему пребывала в магическом возрасте. Для неё мир был по-прежнему столь же абсолютно нов, как и на седьмой день Творения, когда Господь отдыхал. И крошечная девочка видела что мир — прекрасен…
Если бы шофёр автобуса внезапно поставил управление на автомат, а сам принялся бы парить над крышей автобуса, над головами пассажиров, она, возможно, показав на него пальчиком, сказала бы:
— Смотли, папа! Дяденька летает…
С отцом, этим адъюнктом [55] или социологом лет тридцати, абсолютно наверняка случился бы шок. Просто потому, что ему, прожившему тридцать лет или что-то в этом роде, никогда не приходилось переживать ничего подобного. Да, только лишь поэтому!
Теперь двухлетняя крошка показывала на машину «скорой помощи» с синими огнями и включённой сиреной. Машина проехала мимо автобуса по направлению к Сёрейде. Для девчушки это было чем-то неслыханным.
55
Преподаватель высшей школы в Норвегии (после 1919 г.).
Папаша едва ли заметил, на что она показывала пальчиком. Он разделил переживания дочурки исключительно из педагогических соображений. Ему доводилось видеть машины «скорой помощи» и раньше.
Девочка едва успела сесть, как снова начала вырываться из рук отца. Теперь она, обезумев от восторга, показывала на лошадь, стоявшую перед большой конюшней.
— Гав-гав! — повторяла она.
— Лошадь, Камилла. Это — лошадь… а не собачка.
И он был прав.
Отец, пожалуй, почесал бы голову, заметь он из окна автобуса кенгуру. Но исключительно потому, что он много, много раз проезжал через Фьёсангер [56] , даже мимолётно не зацепив взглядом кенгуру. Девчушка же, со своей стороны, захотела бы разразиться точь-в-точь тем же самым «гав-гав!».
56
Местный скотный двор (норв.).
Она была бы ничуть не больше и не меньше взволнована, увидев кенгуру. Её познания в зоологии были ещё очень поверхностны.
В сущности, она видела сейчас именно кенгуру. С кенгурёнком в маленьком кармане на брюшке у мамаши. Или слона. Розового слона. С золотыми и серебряными крыльями…
Маленькая Камилла пребывала в сказке. Точно так же побывал бы в сказке и адъюнкт, замелькай в воздухе детки-ангелочки.
БЫТЬ СМЕРТЕЛЬНО БОЛЬНЫМ заключало в себе колоссальное обострение памяти. Енни вспоминала своё детство так пристально, что ей ничего не стоило почувствовать себя двухлетней крошкой, которая была так удивлена всем, что видела.