Диагноз: Любовь
Шрифт:
Внезапно зазвонил телефон, потом снова, звук показался мне таким пронзительным и настойчивым, что я пулей вылетела из комнаты, словно это была пожарная сирена. Наверное, Алисия звонит мне из Лондона, чтобы рассказать о своем шикарном номере в дорогом отеле, где она отдыхает на огромной кровати в окружении сумок с новой одеждой и обувью — плодом яростной борьбы с депрессией.
— Холли? — раздался из трубки голос моего отца. — Это ты?
Мы не говорили с того самого короткого разговора на прошлой неделе, когда я звонила, чтобы сообщить
— Я познакомилась с тетей и кузиной Алисии, — сообщила я.
— Нидерланды? — спросил папа. — Ты же в Англии. И кто такая Алисия?
— Женщина, с которой живет Бен. Его невеста. Помнишь?
Я не обижалась на папу за его забывчивость. Я слишком долго обвиняла его в эмоциональной холодности и даже в паранойе, вызванной навязчивыми мыслями о том, что мама его никогда не любила, а также боязнью, что она не вернется, а если вернется, то уедет снова. Возможно, папа искал в забывчивости хоть какую-то защиту.
— А, эта Алисия, — медленно произнес папа. — Я не знал, что вы с ней настолько дружны.
— А мы и не дружны.
Я помолчала. В трубке пощелкивало, и мне показалось, что папа сейчас куда-то едет на машине. Но прежде чем я спросила, звонит ли он по мобильному, папа осведомился:
— Бен говорил тебе, что я купил яхту?
Интересно, как ему удается так легко перескакивать с одной темы на другую? Может, именно поэтому папа так любит звонить по мобильному из машины: он задумывается над чем-то не дольше, чем требуется светофору, чтобы включился зеленый свет.
— Нет, он… А что за яхта?
— Парусная шлюпка! И она абсолютно обветшала! — ответил папа. — Я сам собираюсь ее реставрировать. Тебе стоит на нее посмотреть. Выглядит она как Ноев ковчег.
В моей голове возник жуткий образ: животные — каждой твари по паре — тонут в деревянном ящике. Лай и ржание, кудахтанье и хрюканье становятся громче и громче, достигают крещендо и стихают, когда вода заливает их головы.
— Твоя бабушка, конечно же, не одобрила, — добавил папа.
— А ты сделал хоть что-нибудь, что она одобрила бы? — спросила я.
— Я женился на ее дочери, — после паузы ответил папа. — Она была не против.
— Но ты не был католиком, — заметила я.
— И все равно, мне кажется, что я ей нравлюсь, — задумчиво произнес он. — Я не вмешивался в их отношения. Я предпочитал, чтобы этим занимался кто-то другой.
— Что ты имеешь в виду? — В первый раз я услышала от отца нечто подобное. С тех пор как умерла мама, он казался замкнувшимся, зациклившимся на прошлом. Иногда я думала, что он хотел оживить давние события, размышляя над тем, что можно было бы в них исправить.
— Ева всегда говорила Сильвии, что и как нужно делать. А когда мы поженились, она стала командовать нами обоими. — Он невесело рассмеялся. — Я до сих пор не знаю, почему мы позволили ей стоять у руля практически во всем.
— Так это Ева придумала, что мама должна поступить в медицинскую школу?
— О нет, — уверенно ответил папа. — Это было решение твоей матери. Ева, как и я, не хотела, чтобы она уезжала. Она даже слетала на тот остров в один из уик-эндов и попыталась заставить Сильвию вернуться домой.
Я вспомнила письмо Саймона. Возможно, настоящей Сильвией была та, что выглядела невероятно испуганной, когда на лекции о работе сердца появился секретарь декана и сообщил, что приехала ее мать.
— Я не помню ни одного дня, когда бабушки и тебя не было бы с нами, — сказала я отцу. — Разве что в те выходные, когда ты оставил нас на ферме Греми Кэмпбелл. Помню, как она заставляла нас пить теплое козье молоко с вишневым пирогом без сахара.
— Да, были времена, — оживленно ответил папа, но его голос звучал немного наигранно.
— Но если ты так сильно хотел, чтобы мама вернулась, почему не слетал туда, чтобы забрать ее домой?
— Я пытался. В самом конце.
— Почему я этого не помню? — спросила я.
— Ты была маленькой. И с тобой была бабушка… Два чизбургера с картошкой фри и большую колу, — добавил отец, и только через несколько секунд я поняла, что он, видимо, подъехал к «Макдональдсу». — Да, «Мил Диал».
«Мил Диал»…
— Пап? — позвала я.
— Одну минутку, Холли. С другой стороны есть выезд? — прокричал он.
Выезд был, и папа вернулся к нашей беседе.
— Что ты говорила?
— Ты рассказывал, что произошло, когда ты решил съездить за мамой.
— Разве? Ну, она не очень обрадовалась, когда я появился там. И я тоже расстроился. Вообще-то, Холли, это не та тема, которую можно вспоминать с удовольствием. — Он грустно усмехнулся. — Забавно то, что у меня были все причины злиться, но именно твоя мама первой начинала кричать. И как всегда, не особо прислушивалась ко мне. Думаю, у меня еще есть четыре пенни.
— А ты не задумывался, что она злилась по той простой причине, что ты никогда не слушал ее?
— Ага, пожалуйста. Вы положили кетчуп в пакет?
— Ты не слушал ее! — повторила я, повысив голос.
— А что она говорила?
— Послушай меня!
— Кроме этого.
Наступила тишина, прерываемая жеванием и автомобильными сигналами, потом я сказала:
— Я не помню.
— Ну что ж, нас таких двое.
Повесив трубку, я поднялась на второй этаж и несколько раз прошлась туда-сюда по своей комнате — крошечной капсуле. Потом я решилась вновь вытащить из бумажника письмо Саймона. Мне почему-то хотелось перечитать его. Встречался ли папа с Саймоном Бергом в октябре 1983 года, когда приезжал на остров? Видел ли папа эту парочку? Внезапно я вспомнила, что письмо было написано за год до папиного приезда, когда мама пыталась порвать отношения с Саймоном.