Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом мышлении
Шрифт:
Поэтому эмпирик отличается от рационалиста вовсе не тем, что он якобы мыслит только индуктивно, а тем, что та дедукция, которую он на самом деле применяет, есть плохая дедукция, -- дедукция, исходящая из бездоказательно и некритически принятых, более или менее произвольно выбранных, всеобщих исходных понятий и принципов. "Индукция" же, которая производится в свете этим понятий, лишь замаскированная "дедукция", она оправдывает через факты то, что уже заранее заключалось в исходных понятиях и принципах. И то, что кажется эмпирику "индукцией", есть на самом деле лишь иллюзия, скрывающая недостатки и произвольность "дедукции".
Картезианцы в данном случае остро подметили действительный
Рационалистическая критика давно вскрыла это реальное обстоятельство. В самом деле, если одно и то же чувственно-данное эмпирическое явление будут "индуктивно обобщать" два теоретика, исходящие из различных основоположений, то в результате неизбежно получится два совершенно различных представления об этом факте. И это различие будет предопределено уже самим исходным всеобщим пониманием "общей природы" того ряда, к которому принадлежит данный факт.
Если явления света, например, будет объяснять теоретик, исходящий из ньютоновского представления о всеобщей, одинаковой для всех явлений "субстанции", то есть из представления, что такой субстанцией является атом в пустоте, -- то он неизбежно придет к корпускулярному толкованию света.
Если те же самые явления будет объяснять теоретик, на манер Декарта отрицающий наличие пустоты и считающий всеобщей природой частицу не в пустоте, а в абсолютно заполненном частицами мире, то, естественно, корпускулярное объяснение окажется абсолютно невозможным. Единственно логичным в этом случае будет представление Декарта или Гюйгенса, -- уподобляющее свет непосредственному давлению или волне.
Иными словами, само "индуктивное обобщение" оказывается заранее предопределенным, заранее заключенным в исходном основоположении, в понятии о "субстанции" вещи. Поэтому вся индукция на деле органически зависит от всеобщего понятия, управляется им, а весь ряд "индуктивных" обобщений предстает как детализация, как конкретизация исходного всеобщего понятия или принципа. Индукция всегда будет послушно оправдывать через чувственно воспринимаемые факты все то же исходное понятие, будет абстрактно выделять в фактах лишь те, что позволяет в них выделить всеобщее основоположение.
Само же основоположение (или их ряд) в свою очередь ни выработаны, ни проверены, ни опровергнуты с помощью "индукции" быть принципиально не могут. И дело не меняется от того, что исходное положение принимается эмпириком безотчетно, некритически. От этого весь ход рассуждений эмпирика не перестает быть "дедукцией", но лишь становится плохой, произвольной "дедукцией"... От этого отдельные факты индуктивного обобщения не перестают быть на деле шагами на дедуктивном пути, а лишь становятся шагами на неверном пути. Они лишь развертывают в целую систему "эмпирических определений" неверный произвольный принцип, маскируя его ложность ссылкой на произвольно истолкованную эмпирию, на "общее" в фактах.
"Индукция" и тут остается послушным орудием "дедукции", то есть движения мысли, развертывающего те определения, которые уже заложены в понятии, в принципе, из которого исходят... Такая "индукция" лишь жульнически выдает за определение фактов -- определение понятий, анализирует понятие, а делает вид, что анализирует факты...
Но таким образом вопрос о сущности теоретического мышления был сведен рационалистами к проблеме истинности исходных, всеобщих понятий, таких понятий, которые никакой индукцией не могут
Но этот реальный процесс возникновения и развития понятий рационалисты понимали столь же мало, как и представители эмпиризма. Поэтому как только рационалисты переходят от критики эмпиризма к положительному решению проблемы, они апеллируют к "интуиции" -- к прямому и непосредственному ухватыванию "самоочевидных" в силу своей "простоты и ясности" основоположений.
Но "самоочевидность", "ясность" и "простота" исходного понятия тотчас же оказались в руках разных представителей рационализма критерием достаточно резиновым для того, чтобы с помощью его могли быть оправданы в качестве всеобщих основоположений не только различные, но и прямо противоположные понятия.
Исходя из одной и той же "интуиции" и ее критериев, Декарт берет в качестве абсолютно бесспорного начала теоретического мышления идеалистически толкуемое самосознание, "Я", а его ближайший преемник Спиноза -- решительно материалистически толкующий природу, определяет "Я" как конечный "модус", как производный продукт различений, устанавливаемый внутри простой всеобщей субстанции...
Не приходится упрекать представителей рационализма за то, что они не смогли материалистически решить проблему. Достаточно того, что они ее смогли остро поставить. Заслуга их состоит в том, что они решительно потребовали от мыслящего человека максимальной сознательности в отношении к тем понятиям, которыми они оперируют в ходе осмысливания эмпирических фактов, сделали сами понятия предметом критического анализа. Именно поэтому диалектика родилась в русле рационализма.
И поскольку центральная проблема, от которой в конце концов зависит решение всех остальных философских проблем, была усмотрена в исходных понятиях всякой науки -- в категориях, постольку философия в конце концов и сосредоточила все свое исследовательское внимание на проблеме категорий. Этим и было положено начало тенденции совпадения логики с диалектикой, как наукой о всеобщих формах существования всех вещей.
Именно в русле этой тенденции осуществлялись "поиски абсолюта" в немецкой классической философии. И Фихте, и Шеллинг, и Гегель пытаются отыскать абсолютное начало науки, такое "всеобщее основоположение", которое можно смело положить в основание науки с полной гарантией его абсолютной и единственной истинности. Таково "Я" в наукоучении Фихте, таково и "Бытие" логики Гегеля. В этих категориях идеалисты-диалектики старались установить такое всеобщее определение, которое могло бы служить прочным и надежным опорным пунктом всей дальнейшей, исходящей из него теоретической "дедукции" -- простейшую неразложимую далее категорию мышления, которая одновременно оказывалась бы простейшим выражением любой реальности, всеобщей и необходимой формы бытия любой вещи во вселенной.
Этот фундаментальный опорный пункт объективного теоретического мышления -- понятие, с помощью которого мыслится всякая реальность, данная в эмпирическом опыте, должна, согласно Гегелю, выражать всеобщую объективную форму существования всех вещей, -- простейшее и абсолютное условие, без которого ни одна вещь не может не существовать, ни мыслиться. И заслугой Гегеля в данном пункте было то, что он стал искать это понятие в истории развития мышления человечества, а дальнейшую "дедукцию категорий" сознательно рассматривал как выражение той необходимости, в русле которой совершается развитие мышления в его истории.