Диалог со Смертью
Шрифт:
– Последние тридцать три минуты ты не показала ни капли страха или даже напряжения. Ты настолько сильная? Или с психологом работаешь? – Стараясь изобразить восхищение на лице, спросил я.
– Просто всё будет хорошо, я это знаю.
Тут напомнил о себе капитан воздушного судна. Он сообщил, что мы успешно преодолели все трудности, что самолёт потерял один двигатель из-за какой-то неисправности, и что через три минуты мы сядем даже не в поле, как это часто стало происходить по всей стране, а на самой обычной взлётно-посадочной полосе, с которой не так давно повторно отправились в путь до столицы. Мы снова возвращались в мой родной город. Да что же это такое? Почему именно сегодня я никак не могу из него вырваться? Как будто что-то или кто-то удерживает
Глава четвёртая.
Мы уже третий час грели сиденья наших кресел в зале ожидания, конечно же, ожидая, когда нам сообщат хоть какую-то новость о рейсе до столицы. И чем дольше сидели на своих местах, тем сложнее было оставаться спокойным. Я уже привыкал к верхней одежде, срастался с ней, хотя несколько часов назад страстно желал наступления тепла, чтобы сбросить эту ненужную шкурку. Знаете, как зайцы или белки при наступлении зимы, надевают серые и белые шубки, а по весне скидывают лишнюю шерсть, чтобы не потеть в поисках еды и бегах от хищников?
Кэт, казалось, не умеет скучать. Она и сейчас сидела рядом со мной и искренне, с большим любопытством изучала поведение шокированных пассажиров, часть из которых решила-таки покинуть на сегодня здание аэровокзала, чтобы отправиться либо по домам, либо найти другой способ путешествовать. Но как минимум две трети из тех, кто изначально был со мной на этом рейсе, и даже повторно рассаживался по местам в самолёте, и теперь решили дать ему ещё один шанс. Третья попытка должна быть удачной, не зря же о ней столько пословиц и афоризмов. А когда я сказал вслух одну из них, Кэт повернулась ко мне, и в глазах её мелькнул холодный зелёный огонёк. Кажется, она не доверяет народным мудростям.
Нам даже решили отдать багаж! Его долго вытаскивали из грузового отделения, небрежно, впрочем, как это часто и бывает, закидывая его в специальный транспорт. Из нашего самолёта люди выскакивали примерно так же, кто-то чуть не упал с трапа, который пододвинули к судну сразу же, как дотащили до стоянки. Пассажиры торопились, толкали друг друга, нервничали, кричали, устроили такую давку, что маленькие дети в истерике и панике, не успев оправиться от предыдущего потрясения в воздухе, прямо сейчас получая новую дозу негатива, ревели и орали во весь голос. Взрослые на это обращали мало внимания, потому что сами находились почти в таком же состоянии.
А я поверил Кэт, когда она сказала, что всё закончится хорошо, поэтому вплоть до посадки был спокоен и аккуратно, по мере возможностей в условиях тряски, дописывал своё стихотворение. Даже не своё, а Инессы, которой оно и было посвящено. Строчки сложились и были вписаны карандашиком в ровные клеточки блокнота. Потом я вырвал страничку, сложил её небольшим конвертом и, убрав писательский инструмент обратно во внутренний карман, оставил стих в руке.
Дождавшись, когда салон опустеет, мы с Кэт спокойно встали, сначала подал ей её сумку, потом забрал свою, и, пропустив спутницу перед собой, двинулся следом за ней в сторону выхода. Инесса стояла в том же месте, где и встречала нас, впервые поднимающихся и заходящих внутрь самолёта. Уже без той милой приятной улыбки. События этого дня потрясли её не меньше, чем остальных участников и свидетелей. И всё же, она держалась прямо и гордо, до конца выполняя свои обязанности. Проходя мимо неё, я остановился и посмотрел внимательно в это напряжённое, но по-прежнему красивое лицо. Она была выше меня, хотя до этого я не замечал этой разницы в росте. Может быть, дело в каблуках? Или это стресс и страх сделали меня немного мельче?
– Это вам, прочтите, когда посчитаете нужным, – сказал я и коротко склонил голову, благодаря за проделанную работу и силу характера, проявленную в столь сложной ситуации.
– Сп-спасибо, – запнулась Инесса, в удивлении приподняв чётко вычерченную линию бровей. Посмотрела на конвертик, подняла глаза на меня, слегка улыбнулась уголком губ, повернулась к коллеге, стоявшей неподалёку, как будто ища у той объяснение моих действий. Когда она решила снова глянуть на меня, оставившего ей странное послание, я уже спускался по трапу. Кэт меня не ждала, а направилась к автобусу, приехавшему уже на второй заход, что было нам, конечно, на руку – людей в нём сейчас было втрое меньше. Уже подходя к нему, я на мгновение оглянулся на самолёт, чтобы ещё раз посмотреть на милую бортпроводницу, и оценить масштаб ущерба, причинённого железной птице, и увидел, как девушка дочитывает стих, как поднимает ладонь к лицу в попытке скрыть хлынувшие эмоции, как поворачивает голову в мою сторону и одними губами снова говорит мне: «Спасибо». Только теперь с уверенной благодарностью. Я с внезапным трепетом киваю ей ещё раз, поворачиваюсь и захожу в автобус, чтобы занять кресло, которое приберегала для меня черноволосая Кэт.
– А ты романтик! – Восхищённо сказала моя соседка.
– А я-то что? Я ничего, – улыбнулся в ответ. – Просто хотел сделать что-то приятное в этом безумии.
– И у тебя всё получилось! Как там? Вы улыбнитесь, милая Инесса… – начала Кэт.
– Вы улыбнитесь, милая Инесса,Вам улетать в далёкие края!Но… Вам играть бы в незаурядных пьесах,Быть Королевой, Ангелом, Принцессой,Жить, не таясь, или крутить повесой!Да, выбрать место, да, мечтать невестойстать,Когда ни дня без стресса!.. Да!Вы улыбнитесь, милая Инесса,Вы стали вдохновеньем для меня!– Вы романтик, молодой человек, – сказала женщина позади нас. Я, видимо, слишком громко читал стихотворение, что не осталось незамеченным. Повернулся к ней, чтобы поблагодарить и увидел раскрасневшиеся глаза. Ещё чуть-чуть и потекут слёзы. Сегодня у всех расшатана психика. Женщина лет сорока пяти, достаточно приятной внешности, немного побитая жизненными невзгодами, тяжёлыми событиями, оставившими свой неубираемый след, смотрела сквозь меня, куда-то вперёд и с грустью о чём-то думала. А может и мечтала, понять было сложно.
– Я когда-то давно мечтала стать актрисой, – проговорила она. – В школе ходила в театральный кружок, а после неё собиралась поступать в училище. Но встретила своего первого мужа. Любовь нам обоим вскружила голову, всё так быстро завертелось, закружилось, что я пропустила все вступительные экзамены. А потом у нас родился сын. Вся в заботах, подгузниках, как сейчас говорят. Стало совсем не до мечтаний…
В её голосе было столько печали, что мне стало неуютно. Кэт тоже повернулась и посмотрела на даму в тёмном синем пуховике, вязанной шапке странной формы. На ушах висели крупные серьги в виде капель воды, на губах остались следы от бардовой помады. Ресницы наклеены и густо смазаны тушью, которая оказалась и на щеках после панических слёз, пущенных ещё в самолёте. Брови вычерчены карандашом поверх редких волосков и смотрелись сильно неестественно. Руки были сложены на необъятной сумке с поломанной молнией, пальцы неугомонно стучали по ней, помогая женщине пережить воспоминания о сложных этапах нелёгкой жизни.
– А через три года у нас появилась доча, милашка такая была, хорошенькая! Щёчки розовые, волосиков на голове совсем мало, – продолжила наша соседка. – И мы всё для неё делали, купали, наряжали, кормили по правилам, как нам бабки рассказывали, то и делали, у самих-то мозгов откуда столько? – Её лицо стало жёстким, появились тени, забирающие последние красивые черты.
– Сколько ей было? – Вдруг спросила Кэт. – И как её звали?
Женщина чуть помедлила, перевела взгляд на девушку, но всё же ответила.