Диана (Богини, или Три романа герцогини Асси - 1)
Шрифт:
В конце концов, она объявила, что согласна во всем.
– Остается только сговориться о наших требованиях. Мне нужна помощь церкви против моих врагов. Что нужно вам?
Он сделал вид, что не требует ничего.
– Ваше обращение, ваша светлость... было бы слишком прекрасно, - быстро прибавил он, заметив ее насмешливый взгляд.
– Мы удовольствовались бы бароном Рущуком.
– Обращение Рущука! Разве необращенный, он для вас еще недостаточно смешон?
– Вы недооцениваете его. Мы считаем его призванным организовать на востоке католический капитал против...
– Против?
– Против евреев... это была бы задача, достойная его.
– Несомненно, - сказала она.
– И это
Он долго говорил, убеждая ее, что это все, и она охотно поверила ему. Ее очень забавляло видеть на горизонте своих планов будущего, в качестве самого желанного, наиболее значительного предмета, своего старого, верного придворного жида с мягко-колышущимся животом и распухшим, красным лицом. Когда Тамбурини прощался, она повторила:
– Конечно, он должен быть обращен. Сколько бы раз он ни был крещен обращенным его нельзя назвать. А он должен быть обращен.
– Это было бы большим счастьем для него и для нас. Я высоко ценю господина фон Рущука, очень высоко. Столько денег!.. Столько денег!
И Тамбурини удалился, надув щеки.
* * *
Герцогиня должна была отдать визит княгине Кукуру. Бла пошла вместе с ней. Когда они появились в пансионе Доминичи, Кукуру крикнула через головы почтительно умолкших гостей:
– Скажите герцогине Асси, что я сижу за столом и прошу ее подождать.
Обе дамы вошли в гостиную, отделенную от столовой грязно-коричневой портьерой. Она была заставлена плюшевой мебелью, спинки которой стали жесткими и порыжели от спин и рук бесчисленных иностранцев; на полу лежали ковры с упорно загибающимися вверх углами. С потолка висели фистоны, на стенах - портреты хозяина и его супруги. Перед зеркалами в углах стояли на зеленых жестяных консолях приземистые, насмешливые фарфоровые фигуры, окруженные бумажными цветами, и держали в руках позолоченные корзинки с розами из мыла. Все эти предметы были покрыты густым слоем пыли.
Из соседней комнаты доносился запах дешевого сала. Слышался стук вилок и хихиканье Винон Кукуру. Мать крикнула Лилиан, которая с отвращением отворачивалась от своей тарелки, что она должна ухаживать за собой. Много есть и следить за хорошим пищеварением - в этом вся мудрость жизни.
– У меня больные колени, и я не могу делать движений. Но я пью Виши и перевариваю великолепно!
Она погрузилась в любовное описание своих физиологических отправлений, не переставая при этом жевать, задыхаясь и ловя губами воздух. Она с бульканьем проглотила стакан вина, щеки ее порозовели под седыми волосами. Она сложила руки в вязаных митенках на безобразно торчащем животе и наслаждалась минутою отдыха и покоя. Затем подошел жирный кельнер с новым блюдом, и жажда возможно дольше сохранить свои силы заставила жизнерадостную старуху снова взяться за напряженную работу. Каждый сквозняк, от которого развевалась коричневая портьера, открывал ждавшим гостьям отвратительную картину насыщающейся старухи.
В дверях показалась служанка.
– Карлотта!
– крикнула княгиня, - ты молилась по четкам? Сейчас же сделай это, а не то я скажу твоему духовнику, что сегодня ночью в комнате у тебя опять был Иосиф!
Служанка исчезла.
Наконец она приказала: "la bouche!". Застучали зубы, резиновый кончик палки уперся о пол.
– Эй, люди, - крикнула она пансионской прислуге, - вы готовите порядочно, я хорошо поела!
Она направилась к герцогине, повторяя:
– Здесь ешь досыта. Сознайся, Лилиан, что мы остаемся сыты.
– От одного вида!
– объявила Лилиан.
Старуха со стоном упала в кресло.
– Не обращайте внимания на все это старье. Я тоже не обращаю на него внимания. Вот эта фигура всадника на столике, разве она не имеет вида тяжелой бронзы? И вот я ее опрокидываю, смотрите, я опрокидываю ее одним пальцем. Это не фокус, ведь эта папка пустая внутри!
"Даже в постель Тамбурини?" - подумали одновременно Бла и герцогиня. Они обменялись взглядами и поняли друг друга. Винон рассмеялась, а Лилиан со страдальческим высокомерием обвела взглядом комнату. Она позволяла прикасаться к своей особе только крошечному кусочку края стула и узкому пространству под ногами.
Старуха стукнула костылем.
– Но я вовсе не думаю окончить здесь свою жизнь. Я еще завоюю себе своей деятельностью дворец, и моя семья опять станет богатой и великой. Я работаю, а мои дети платят мне неблагодарностью. Мой сын, живущий - не знаю как - в Неаполе, приезжает и устраивает мне сцены и укоряет меня моими делами. Разве я вмешиваюсь в его дела? Мне кажется, он живет на счет женщин!
Она хныкала, задыхаясь.
– И никогда он не поддержит на эти деньги своих!
– Какие же у вас дела?
– спросила герцогиня.
– Ах! Дела! Предприятия! Движение! Я доживу до ста лет! Я открою пансион, о, немножко почище этого. Пятьсот комнат, цена с услугами всего четыре лиры, и при этом в высшей степени прилично. Я убью всех остальных! Вы верите мне?
– Кажется...
– Ха-ха! Всех остальных я убью! И доживу до ста лет! Мне только недостает денег, чтобы начать, и с какими низостями я должна бороться, чтобы получить что-нибудь! Я расскажу вам мое дело со страхованием. Страхование, подумала я, - чудесная вещь. Застраховываешь себя на очень большую сумму, продаешь полис и имеешь деньги, чтобы открыть пансион. Мне уже шестьдесят четыре, но мне называют Общество, которое, по своим статутам, принимает до шестидесяти пяти. Врач этого Общества исследует меня, я говорю ему, чтобы он написал в своем отчете: "Эта дама доживет до ста лет", и он делает это.
– Поздравляю вас.
– Благодарю. Но теперь следует низость. Вы увидите сами. Винон, поди принеси мою папку с делами!
Молодая девушка принесла туго набитый черный портфель.
– Вот письма агента, копия отчета врача и все остальное. И вот эти люди заставляют меня ждать шесть недель и затем - сочли ли бы вы это возможным пишут мне, что я слишком стара!
– Это обидно, - заметила Бла.
– Вы можете подать жалобу на Общество, княгиня.
– Если шестьдесят четыре для них слишком много, зачем тогда они говорят, что принимают до шестидесяти пяти? Или...
Голос старухи вдруг задрожал.
– Или они все-таки нашли во мне какую-нибудь болезнь? Как вы думаете, герцогиня?
– Это невероятно, при вашей жизнеспособности.
– Не правда ли? Ах, что там, я здоровее вас. С его помощью!
Она подняла глаза к небу и, перекрестившись, пробормотала что-то, чего нельзя было разобрать.
Пансионеры, хотевшие войти в гостиную, при виде собравшегося вокруг княгини общества робко отступали. Только один молодой человек вошел, насвистывая сквозь зубы, и слегка поклонился. Винон бесцеремонно поднесла к глазам лорнет, Лилиан не обратила на него никакого внимания, а Кукуру громко крикнула: - Добрый день, сын мой!
– Он сел и взял в руки газету. Приложив два пальца к бородке, он рассеянным взглядом своих мягких черных глаз посмотрел на герцогиню, потом на графиню Бла, затем несколько раз нерешительно перевел взгляд с одной дамы на другую. Наконец, испытующе наклонив голову, проверил состояние своих лакированных, наполовину светло-желтых, наполовину черных, ботинок. Он был самым элегантным жильцом пансиона, обедал в клубе и довольствовался дешевыми завтраками дома Доминичи только после ночей, в которые ему не везло в карты. Все гости восхищались им, одиноко путешествующие англичанки влюблялись в него. Винон Кукуру обращалась с ним с искусственным презрением, но ей не удавалось смеяться над ним.