Диана (Богини, или Три романа герцогини Асси - 1)
Шрифт:
– Но любить свободу...
– Никогда. Она останется ему так же безразлична, как и вопрос, будут ли через двадцать лет еще существовать князья церкви. С него достаточно, что он сам - князь.
– Этот старый человек неприятно холоден. Не принадлежит ли он к чешским Бурнсгеймбам?
– Он происходит из рода бряцающих саблями вояк с запахом конюшни, от которых он должен был прятаться со своей хрупкостью и духовностью. Я представляю себе, что юношей он много лицемерил, сделался нелюдимым и болезненно себялюбивым. Священническое одеяние он надел только потому, что в той среде для такого характера, как у него, это
– С завистью?
– Потому что они переживут его.
После некоторого молчания Бла прибавила несколько тише:
– В конце концов, из всех нас, собравшихся сегодня вечером, он, может быть, все-таки единственный, которого можно назвать счастливым.
– Вы забываете Винон Кукуру?
– заметила герцогиня.
– О, Винон: девушка, каких много, беззаботная и веселая. За столом, в пансионе за шесть лир, где княжеская семья Кукуру для рекламы живет за пять, она насмехается над немцами.
– А Сан-Бакко?
– Вполне счастлив он, вероятно, бывает только при парламентских дуэлях, которых у него ежегодно происходит две или три. Его словесное воодушевление, которое вы знаете, служит ему только заменой рукопашного. Правда, он любит высокие идеи и верит в них, потому что он христианин и рыцарь. Но они должны также давать ему право на действия, которым... как бы сказать, недостает буржуазной солидности.
– Он беден. Как собственно он живет?
– Он живет свободой и патриотизмом. Так как он подарил свое состояние стране, то он считает каждого земляка своим должником. Он уже целые годы живет в отеле "Рим"; за обедом его всегда окружает целый рой адвокатов, журналистов, любопытных и людей, которым надо, чтобы старый борец засвидетельствовал их любовь к отечеству или их радикализм. Один единственный раз хозяин осмелился послать ему счет. Сан-Бакко велел позвать его. "Это для меня?
– спросил он, хмуря лоб.
– Как, вы хотите получить деньги от меня... от меня? Разве я требую от вас денег за то, что ежедневно множество людей только ради меня съедает ваш скверный обед?" И он вышел, красный от гнева, оставив пять лир лакею.
Герцогиня сказала серьезно:
– Его честь зависит для него от взглядов, а не от поступков. Это привилегия немногих.
– Немногих... не буржуа, - сказала Бла.
Окрестности форума спали в безмолвном мраке. Века отодвигали эти камни на целые миры от существования честного народа, пьющего вино и играющего в морру, от крадущихся отверженцев в новых строениях, от бледных кутил перед кафе. Порой по призрачным ступеням храма у самых окон кареты всходила стройная колонна, одетая в лунные лучи. У темных, недвижных стен Колизея, под Аркой Константина, копыта и колеса будили слабый отголосок, точно запоздалый остаток давно замершего эхо. Затем, белая меж черных стен монастырей и кипарисов дорога стала подниматься вверх, на Монте Челио. Герцогиня глубже откинулась на сиденье.
– А вы сами? Все, что я узнаю от вас, звучит открыто и доверчиво, как разговор с самим собой. Но что мне думать о вас самой? Что такое вы, графиня?
– Я не графиня. Мой отец был француз, капитан папских зуавов. Даже после его смерти моя мать страдала от его закоренелой неверности. Она была слаба и капризна, и я переносила ее капризы с болезненной готовностью. Едва она умерла, я вышла замуж за чахоточного англичанина, иначе мне недоставало бы страдания вокруг меня.
– Вы так охотно страдаете?
– Заботиться о ком-нибудь и страдать - для меня, к несчастью, потребность, которой я стыжусь.
– А вы сами, графиня, разве вам не хотелось бы, чтобы вас взяли в объятия и утешили?
– Если бы я стремилась к вознаграждению за свое сострадание, чего оно стоило бы?
– Вы правы. И так вы и жили?
– Мой муж, бывший писателем, не мог больше много работать. Он научил меня этому ремеслу, и я под именем графини Бла писала сначала письма о модах, потом фельетоны, наконец, даже политические статьи, не знаю почему, с католической окраской. Не всегда сама выбираешь себе направление. Кардинал охотно поощряет таланты, он дает мне каждую среду порцию мороженого или чашку чаю, и если бы я попросила, он даже, вопреки приличиям, дал бы мне одновременно то и другое.
Они приехали. Герцогиня, улыбаясь, сказала:
– Мы говорим друг с другом так, как будто любим друг друга.
– Вы стали мне милы с первых же минут сегодняшнего вечера, - ответила Бла.
– Чем же?
– Тем, что вы засмеялись, герцогиня, тем, что после всего, что с вами случилось, вы еще могли смеяться над лицемерными, важными жестами и минами буржуа.
– Теперь объясните мне еще, что вы подразумеваете под "буржуа"?
– Так я называю всех, кто безобразно чувствует и к тому же лживо выражает свои безобразные чувства.
– Вы говорите, что любите меня, это доставляет мне истинную радость.
– Надеюсь, что это никогда не доставит вам горя. Быть любимым мною сомнительная привилегия. До сих пор ею пользовались больная, капризная женщина и чахоточный англичанин.
Уже у калитки сада, между двумя склонившимися друг к другу кипарисами, герцогиня повторила: - Мы будем часто видеться.
* * *
Монсеньер Тамбурини навестил ее; он сказал:
– Кардинал в восторге от пребывания здесь вашей светлости.
– Я искренно благодарю его преосвященство.
– Он рассказывает всем, кто к нему приходит, о чарующей личности герцогини Асси. Да, герцогиня, он в восхищении от вас и от вашего дела.
– В восхищении?
– Как могло быть иначе? Такая благородная женщина, и такое великое дело. Свобода целого народа! Кардинал относится к нему с самым горячим участием. Он молится за вас.
– Молится?
– И я тоже молюсь, - прибавил он, стараясь лишить свой голос светского жира.
Она молчала. "Он лжет более грубо, - думала она, - чем предписывает вежливость. Зачем?"
Он объяснился:
– Как известно, церковь поощряет все виды деятельной любви, а сколько прекрасных намерений служат здесь несчастному, угнетенному тиранией и бедностью народу. Вы, герцогиня, сами воплощение этой возвышенной любви. Бескорыстные господни борцы, как маркиз Сан-Бакко, приносят огонь своего мужества. И может ли отсутствовать христианский священник там, где государственные люди, как Павиц и финансисты, как Рущук, проявляют истинно-библейские качества? Ведь они мудры, аки змеи, и невинны, аки голуби.