Дикари, их быт и нравы
Шрифт:
Среди диких народов настоящими мореходами сделались, однако, только островитяне Тихого океана. Недаром же острова Самоа получили первоначальное наименование «Островов мореплавателей». Когда европейцы впервые познакомились с ними, островитяне почти всего океана умели уже строить превосходные суда, сколоченные из отдельных досок, выдерживавшие дальние плавания и вмещавшие в себе подчас несколько сот людей. И все это при их орудиях из камня, кости и раковин! Для лучшей устойчивости они прикрепляли к судну выносной брусок, соединяя его с палубой, а чтобы увеличить скорость движения, ставили сплетенные из тростника паруса. Поездки в 1.000 и более морских миль не представляли для островитян чего-нибудь чрезвычайного. Часто они и теперь
Иногда голод или раздоры внутри племени заставляют часть островитян садиться на суда и искать в морской дали новой, более счастливой родины. Случается нередко и так, что туземцев, выплывающих на рыбный промысел, подхватывает морским течением и заносит куда-нибудь далеко на сотни и тысячи километров к неведомым островам.
Лет сто тому назад один мореплаватель встретил на Радакском острове дикаря, который с тремя своими товарищами был унесен течением от своего родного острова и сделал невольное путешествие в 3.000 километров!
Так бороздили островитяне своими судами Великий океан, прокладывая путь от острова к острову, от архипелага до архипелага и даже от одной части света до другой; потому-то, как говорят ученые, народность, к которой принадлежат островитяне, и распространена теперь на всем громадном пространстве от Мадагаскара, в Африке, до затерявшихся по дороге к Америке о-вов Пасхи. Вам стоит лишь взглянуть на карту, чтобы понять, какие неутомимые странники и неустрашимые мореплаватели островитяне Великого океана.
Дикарь сумел справиться с трудными задачами судоходства, — после этого неудивительно, что он нашел средство, чтобы облегчить и ускорить свое передвижение на суше.
Как он во время перекочевок навьючивал домашним скарбом свою жену, так он стал взваливать вьюки на спину животных с тех пор, как приручил их. Он научился также впрягать животных в длинные жерди, на которые клал свой груз.
Один путешественник передает нам любопытный рассказ о том, как два бечуана волокли в лесу убитого ими гну (вид крупной антилопы). Они срубили развильчатый ствол мимозы, прикрепили его с помощью перекладины к ярму пары быков, а на волочившуюся по земле вилку набросали мелких сучьев и хворосту. Так получилась у них волокуша, на которую они и взвалили свою тяжелую добычу.
Индейцы при передвижении привязывали к упряжке собак две жерди, концы которых волочились по земле, и взваливали на них поклажу. Потому-то, желая изобразить собаку на своем языке знаков, индейцы тянули два первых пальца руки, как будто волочили по земле две жерди.
Собака индейцев в упряжке из жердей.
Здесь кстати заметить, что волокуша из двух жердей, связанных перекладинами, остается все еще в употреблении в горных и болотистых местах Европы, где дорог нет и на колесах ездить нельзя, как, например, в глуши Вологодской, Вятской и Пермской губ. Это самые первые повозки, которые придумал человек. Из них развились сначала дровни. (На Украине сохранились еще рассказы о том, что первоначально люди и зимой и летом ездили на санях; в Олонецком крае и теперь ездят на них летом.) Потом люди научились ставить полозья на катки, а затем и на колеса, и так сделали из волокущихся саней катящуюся телегу.
До телеги дикари нигде не додумались, зато в северных странах они изготовили мастерские сани. Сани эскимосов так же, как их каяк, совершенны в своем роде, и европейцы, приняли их за образец при устройстве гоночных салазок, которыми они пользуются зимней порой для катания с гор. Два костяные или деревянные полоза, привязанные ремнями к нескольким поперечным кускам дерева с китовыми костями на нижней стороне, — таково все устройство саней. Во время больших холодов полозья смачиваются, на них образуется тонкий слой льда, и сани мчатся тогда вперегонку с ветром, гуляющим на просторе снежных полей.
Мы видим теперь, что, против ожидания, ленивый и беспечный дикарь далеко не праздно провел свой век на земле. Между песнею и пляской он успел сделать много славных дел и положить повсюду начало завоеванию природы человеком.
XI. Школа приготовительная
Индейский летописец за работой.
У дикарей нет ни школ, ни книг. Но это, конечно, не значит еще, что они не обладают никаким духовным богатством. Напротив, у самого развитого народа нет такой отрасли духовной деятельности, которая не была бы известна в своих начатках и дикому племени.
Первое духовное богатство дикаря — это его язык. В прежние времена думали, будто дикарям не дано говорить по-человечьи. Про гуанчей рассказывали, например, что они только и умеют, что свистеть по-птичьи, а дикарей племени кой-койнов в Южной Африке прозвали «косноязычными» — готтентотами, — и слышали в их говоре одно клохтанье и щелканье. Знаменитый капитан Кук сравнивал этот говор с шумом, происходящим при отхаркивании. «Но, — прибавляет он, — европеец вряд ли издает при харканьи такое множество хриплых и свистящих гортанных звуков».
При более близком знакомстве с дикарями европейцы, однако, убедились, что они напрасно клеветали на своих меньших братьев по человечеству, утверждая, будто им неизвестна человеческая речь. Правда, и по своим звукам (в австралийском языке, например, нет многих наших согласных, а язык бушменов имеет, наоборот, неизвестные нам прищелкивающие звуки) и по строению языки дикарей значительно разнятся от европейских. Но все же они остаются такою же членораздельной речью, как любой из языков развитых народов. Дикари имеют свой запас слов, и, хотя не обладают учебниками грамматики и синтаксиса, все же строят свою речь по известным строгим правилам. Это сходство важнее всего остального различия. Как сами дикари — только меньшие братья в семье народов, населяющих землю, так и их язык — только первичная форма членораздельной речи, составляющей драгоценное достояние всего человеческого рода [10] .
10
Подробнее о первобытной речи человека рассказано в 4 книжке «Великой семьи человечества», в очерке «Слово о слове».
Язык дикарей, как и весь их быт, много беднее и грубее языков развитых народов. У него нет еще таких разнообразных форм и оборотов речи, какими пользуемся мы. И запас его слов тоже много скуднее нашего. Это неудивительно. Слово ведь служит для выражения понятия, а понятий у дикарей, конечно, гораздо меньше, чем у развитого европейца. Дикарь хуже его разбирается в окружающем мире и потому о многих, известных нам, вещах ничего не знает. Особенно же трудно дается дикарю то, что мы называем обобщениями. Австралийцы располагают названиями для каждой породы дерева, растущей в их краях, но не имеют слова для обозначения «дерева» вообще; ибо они не догадались еще, что высокий стройный эвкалипт, цветущая акация и пузатое фляжское дерево — предметы однородные. Так и гавайцы не знают, что это за штука такая— «цвет», хотя для каждого цвета в отдельности— синего, красного, белого, черного и т. д. — имеют наименования. А тасманийцы совсем не знали таких качественных прилагательных, как «твердый», «мягкий», «теплый», «холодный».