Дикарка у варваров. Песнь Сумерек
Шрифт:
— Почему тьяньши выгнал этого типа? Если он — брат императора, разве его не обязаны принимать везде?
— Сунь Ливей был изгнан из столицы, — Вэя, казалось, ничуть не удивила резкая смена темы. — Наша империя сильна, но халху сильнее, и император Тао предпочитает сохранять с ними мир, хотя мнение его разделяют не все. Сунь Ливей пытался разжечь войну, и его изгнали. Но он продолжает вредить каганату[3], как только может. Он и его сторонники нападают на селения халху, губят их урожаи и грабят караваны торговцев.
— Поэтому каган назначил награду за его голову?
— Да. Потому и тьяньши отослал его прочь. Если бы халху узнали, что Сунь Ливей остался в монастыре, нам бы не поздоровилось.
— А что же ваш император?
— Император Тао стар и никогда не пытался по-настоящему пресечь действия брата. Если однажды каган пойдёт на нас войной, это будет из-за Сунь Ливея и нежелания императора проявить жёсткость по отношению к нему.
— А ты бы проявил? — поддела его я.
Вэй рассмеялся.
— Не знаю. У меня ведь нет братьев, есть только старшая сестра и младшая сестрёнка, которая сводит меня с ума! — он легко ткнул пальцем мне под рёбра.
И я, смутившись, вместо того, чтобы разозлиться, отодвинулась на самый край матраца.
— Откуда тебе столько известно об императоре и его семье?
— Это знают все, — Вэй вздохнул. — Будем спать?
— Да. Спокойной ночи.
— И тебе, мей мей.
Повернувшись к нему спиной, я натянула покрывало и закрыла глаза, но не спала. Какое-то время прислушивалась к ровному дыханию Вэя, пытаясь привыкнуть к тому, что он рядом, в моей постели. Хотя… что с того? И, подумаешь, поцеловал в лоб! Мы очень сдружились, возможно, у него ко мне в самом деле братские чувства… и замерла, почувствовав, что он шевельнулся. Тихий шорох, дыхание Вэя на моей шее… а потом его губы очень нежно коснулись моей щеки, пальцы пробежали по волосам, и он поднялся с матраца. Лёгкое движение воздуха, когда дверь открылась и снова закрылась — и я осталась в комнате одна.
[1]Шэнбяо, досл. "дротик на верёвке" — китайское метательное оружие.
[2]Цинван — этим термином в Китае называли сыновей (кроме наследника) и братев императора.
[3]Каганат — государство кочевых племён (монголов-халху), глава которого носил титул «каган» — хан ханов.
Утро началось, как обычно — под приветствие «Просыпайся, соня!» и потряхивание за плечо. Я протёрла глаза и уставилась на как всегда не в меру бодрого Вэя.
— Так и ночевал тут? — махнула на место рядом с собой.
— Да, — кивнул Вэй. — И всё ещё подумываю к тебе переселиться!
На самом деле я долго не могла уснуть после его ухода и знала, что в мой «пенал» он больше не возвращался. Так зачем врать, что ночевал в моей комнате? Зевнув, я поднялась с матраца и, направляясь в коридор, проронила:
— Для чего переселяться? Чтобы с полночи уходить к себе и уверять, что спал здесь?
Вэй тут же вылетел следом.
— Ты… слышала, как я ушёл?
— А если бы и слышала? — сощурила я глаза.
— Так слышала или нет? — нахмурился он.
Я только рассмеялась, попыталась щёлкнуть по носу его, но Вэй перехватил мою руку, легко потянул меня к себе…
— Вэй, Юй Лу! Слышали, что прогулка в деревню откладывается на несколько дней? — раздался голос Сяо Ци.
Гэгэ тотчас выпустил мою руку и как ни в чём не бывало повернулся к приятелю.
— Нет. А почему?
Сяо Ци пожал плечами. А Вэй многозначительно посмотрел на меня, будто говорил: «Я же предупреждал».
Я ждала, что гэгэ вернётся к теме ночёвки в моей комнате, но вечером он, как обычно, попрощался со мной на пороге и на моё поддразнивание, не желает ли зайти внутрь, шутливо ответил, что я брыкаюсь во сне и не даю спать ему. Я хотела было признаться, что не спала, когда он поцеловал меня, и посмотреть на его реакцию, но почему-то в последний момент передумала. После той ночи в нашем общении что-то изменилось. Вроде бы мы по-прежнему подтрунивали друг над другом, шутили и смеялись, но во всём этом чувствовалась какая-то неловкость. Теперь я замечала, как часто Вэй задерживается на мне взглядом, как лучатся его глаза, и как он улыбается, когда на меня смотрит — мягко, ласково… другим он улыбается совсем иначе. Меня это смущало, приводило в восторг и пугало одновременно. А ещё я понимала, что и Вэй нравится мне больше всех, с кем я когда-либо общалась. Когда адепты, а вместе с ними и Вэй, таки отправились в деревню, я почувствовала себя ужасно потерянной, и Фа Хи, на весь день забравший меня в Храм Далеко Простирающихся Небес, сразу это заметил.
— Сосредоточься, Юй Лу, — строго проговорил он. — Вэй вернётся к вечеру, и ты его увидишь. А пока направь мысли на более важные вещи.
— Откуда ты знаешь? — насупилась я. — Неужели всё так очевидно?
По аскетичному лицу моего учителя мелькнула снисходительная улыбка.
— Я ведь не слеп.
— Думаешь, и я ему нравлюсь?
— Неважно, что думаю я, — как всегда ушёл от ответа Фа Хи. — Важно, что думаешь ты. Закрывай глаза и начинай считать вдохи.
— Он попросил нарисовать для него мой портрет, — зачем-то поделилась я.
— Так в чём дело? Нарисуй, если попросил. Но не начнёшь сейчас считать вдохи, вместо встречи с ним, будешь стоять в позе обезьяны до окончания вечерних молитв.
— Ладно, ладно… Тему эту начал ты, — огрызнулась я, но всё же поспешила закрыть глаза.
Может, из-за того, что скучала по Вэю и чувствовала себя непривычно одиноко, в этот раз образы родителей получились особенно чёткими. Они уже, конечно, потеряли надежду найти меня и вернулись в Питер. Встречу моих родителей с бабушками и дедушками моё сознание пропустило — слишком тяжело, слишком болезненно… Но теперь самая острая боль уже, наверное, прошла, и они пытаются вернуться к нормальной жизни. Я представила нашу просторную гостиную, светло-серый диван с яркими подушками, на котором мы любили валяться и смотреть телевизор. Сейчас комната кажется пустой, а диван — огромным. На нём, поджав ноги и оперевшись на спинку, застыла тонкая фигура — моя мама. На плечах — кремовое покрывало, в руках — книга. Но она не читает, просто смотрит на страницы. Лицо лишено выражения, волосы — в беспорядке, хотя до сих пор, мне казалось, она даже спит, сохраняя идеальную причёску. Во всём её облике столько грусти, что я не сдерживаюсь и громко выкрикиваю:
— Пожалуйста, не плачь, со мной всё хорошо!
И она вдруг вскидывает голову. Лицо из апатичного становится потрясённым, она роняет на пол книгу, поднимается и оглядывается по сторонам.
— Ты меня слышишь? — неуверенно шепчу я.
И она дрожащим голосом переспрашивает:
— Солнышко… это ты?
Её лицо, фигура, вся комната вдруг начинают расплываться, будто я смотрю на них сквозь стекло, по которому потоками стекает дождь. Но ещё слышу голос матери:
— Солнышко… не уходи… пожалуйста, поговори со мной ещё…