Дикая роза

Мердок Айрис

Солнце светило, но как-то слабо, неуверенно, и свет получался рассеянный и бледный. Дул резкий восточный ветер. Тоже лето называется, думал Пенн. Дома и зима-то не такая. Хотелось кому-то объяснить это, пожаловаться, но никто его не слушал. Перед его отъездом мать сказала: «Там все тебя будут расспрашивать об Австралии!» — но отец возразил: «Как бы не так! Им до Австралии и дела нет!» Только он выразился посильнее. Выходит, что отец-то был прав. Такое отсутствие любопытства со стороны родных не особенно огорчало его, огорчала их невысказанная уверенность, что они имеют право судить о нем, а он о них — нет.

Сегодня на душе у него, безусловно, скребли кошки — может быть, из-за вчерашних шарад. Накануне вечером

у Свонов играли в шарады, и он там отнюдь не блистал. Он никогда ещё не играл в эту игру и был поражен искусством остальных — как они здорово наряжались и прямо на месте, без подготовки, придумывали всякие смешные вещи. Больше всех отличилась Миранда, в некоторых костюмах она казалась совсем взрослой и очень красивой, а когда нарядилась мальчиком, была ужасно смешная. И оба сына Свонов представляли замечательно, только они так важничали и изъяснялись на таком странном языке, что Пенну трудно было понять, когда они кого-то изображают, а когда говорят от себя. Их отпустили на воскресенье домой, потому что прошла как раз половина триместра в их школе, которая называлась Рэгби и которой они, видимо, очень гордились. С Пенном они были приветливы, но не скрывали, что находят его смешным. Все это не уменьшало его неловкости. Одна Энн составила ему компанию — она тоже совсем не умела играть, но она все время так смеялась и так восхищалась остальными, что никто этого как бы не замечал.

Он глянул вбок, на вторую башню. Эта вторая башня, в которой он ни разу не был, тянула его к себе, как зеркало. Нижние её ступени и покрашенные белым железные перила — точно такие же, как у него, — словно уводили в комнату Синей Бороды. Никто ни разу не предлагал ему подняться во вторую башню, хотя никто, конечно, и не запрещал этого, и он часто подумывал, не забрести ли как будто случайно в комнату Миранды, но пасовал перед необходимостью пройти мимо двери Рэндла. И теперь, когда Рэндл уехал, задача не стала легче. Не только потому, что ему все время твердили, что дядя его со дня на день должен вернуться. Самый его отъезд, громкие голоса и хлопанье дверей, которое Пенн отлично слышал, так поразили его, наполнили безотчетным страхом, что даже в опустевшей комнате Рэндла ему чудились призраки.

Он отошел от окна и оглядел свою такую уютную комнатку. Кровать он застелил аккуратно. Под ней ящик с солдатиками, который он ещё не открывал. Книга про автомобили старых моделей — на полке рядом с привезенной из дому книжкой «Такова жизнь». Немецкий кинжал, вынутый из ножен, лежит на покрывале. Эта комната — собственная, в которой можно побыть одному, — лучшее из всего, что он нашел в Англии. Дома он жил в одной комнате с Бобби. Правда, теперь, когда ожидается ещё один маленький Грэм, отец, может быть, возведет пристройку, предусмотренную в проекте дома. О новом младенце Пенн думал с удовольствием. Как-никак Грэмы — это целый клан.

Наглец, рек Абдул,Ты эмира надул,Так не жди удачи в делах!

Неприкрытый австралийский патриотизм… Да, Грэмы — это клан, и не какой-нибудь. Дед его был профсоюзным организатором на железной дороге, прадед — гуртовщиком в Квинсленде, прапрадед был выслан из Англии за работу в тред-юнионах, прапрапрадед был чартистом, прапрапрапрадед — левеллером. (Три последних пункта, свидетельствующих о полном пренебрежении к хронологии, были, к несчастью, всего лишь домыслами.) А прапрапрапрапрадед…

Немецкий кинжал, на который он до сих пор смотрел, ничего не видя, вдруг завладел его сознанием, вызвав непонятную боль. Сперва он подумал — это просто оттого, что скоро придется отдать его Миранде. Потом сообразил, что дело сложнее: его, оказывается, пронизала тревожная мысль, что это будет отличным предлогом, чтобы подняться в другую

башню — к ней в комнату.

Неверный, дрожи!Твоей подлой лжиНе стерпит всесильный Аллах!

Он взял кинжал с кровати и легко провел им по пальцам. Красота какая — острый, гладкий, опасный, изумительно пропорциональный и законченный. Никогда еще, кажется, ни один предмет не восхищал его до такой степени. Он был даже лучше того воображаемого револьвера, о котором он когда-то мечтал. Пенн погладил черную рукоятку, провел кончиком пальца по эмалевой свастике. Такое ему больше в жизни не попадется. Со вздохом он подошел к окну и снова поглядел на вторую башню. Ветер немного утих, из-за дома доносился глухой, запинающийся голос кукушки. Ку-ку. Разумеется, кинжал надо отдать Миранде, как же иначе, Энн сказала, что не нужно, но это она по доброте, а он, несмотря на доброту Энн, обязан исполнить свой долг. Мысль о долге словно придала ему твердости духа, и он решил, что поборет свою робость, поднимется в ту башню.

Приняв это решение, он оторвал от башни взгляд и далеко внизу увидел Миранду, только что спустившуюся с парадного крыльца. С хозяйственной сумкой в руке она двинулась по дороге к воротам. Он подумал было о том, чтобы прямо сейчас, пока её нет, сбегать в её комнату и положить кинжал на кровать. Но спохватился, что, неожиданно увидев его там, она может испугаться. Мысль, что он избавил её от испуга, наполнила его теплым, покровительственным чувством. А потом что-то в её медленно удаляющейся фигуре сорвало его с места — он сунул кинжал в карман плаща и бегом сбежал с лестницы.

За воротами Миранды уже не было видно, но, пробежав немного по дороге в деревню, он увидел её впереди и перешел на шаг. Дорога шла под уклон, слева тянулся питомник, и Боушот с двумя работниками трудился между рядами кустов. Вдали розы сливались в пестрое пятно. Сейчас все они уже были в цвету. Он подивился, куда это идет Миранда, и решил, что в лавку. Хотя это было странно — она терпеть не могла ходить за покупками. Тут она оглянулась, увидела его и остановилась, поджидая.

Пенн догнал её, но не знал, что сказать. Сразу отдать ей кинжал он не решился и потому сказал первое, что пришло в голову:

— Хэтфилда не нашла?

— Я не ищу Хэтфилда, — сказала Миранда и медленно пошла дальше, размахивая сумкой.

— Я не про сейчас говорю, я думал, может, ты его уже где-нибудь нашла.

— Я его не искала. Я не люблю кошек. Ежики лучше. — Это было сказано рассудительным голоском, в котором Пенн услышал поощрение.

Он отважился на шутку:

— А я думал, все девочки любят кошечек и лошадок.

— Я не девочка, — сказала Миранда таким тоном, что у Пенна голова пошла кругом — кто же она в таком случае?

Чтобы немного прийти в себя, он продолжал тяжеловесно-шутливо:

— И лошадок тоже не любишь?

— Да нет, люблю, только ездить верхом мне надоело. Я как научусь что-нибудь делать, так мне сразу надоедает. Я люблю делать только то, чего не умею.

Пенн поразмыслил над её словами.

— А я, пожалуй, люблю делать то, что умею.

— А что ты умеешь?

Это поставило его в тупик. И правда, что он умеет? Он неплохо играл в крикет, но у него не было случая показать, на что он способен, ибо, хотя в деревне имелась крикетная команда, семья Перонетт не водила с ней знакомства и Пенн, не просвещенный в сложной иерархии английской деревни, постеснялся предложить себя в качестве игрока. И ещё он, конечно, здорово разбирался в мотоциклах, он даже бесплатно проходил на стадион в Аделаиде как даровой механик Томми Бенсона. Но об этом ему не хотелось рассказывать Миранде — получилось бы, что он хвастается, да и не бог весть какие это были таланты. И он ответил: