Дикие пчелы
Шрифт:
Права ли Галька, что привела казаков, чтобы схватить Тинфура?
– Да, права, – вслух проговорил Тинфур. – Но я не должен на нее обижаться. Я объявил кровную месть всем грабителям этой земли, так пусть и они не обижаются. Если убьют в бою, то пусть и моя душа не таит обиду. Тот, кто объявил кровную месть, тот уходит под защиту духа гор. Теперь я объявляю кровную месть еще и Баулину. У меня много врагов. Но враги не знают мое лицо. Кто его видел, того уже нет. Галька не видела моего лица. Это хорошо.
Тинфур-Ламаза не пошел по «широкой тропе». Тяжело идти таежному человеку по такой тропе: не пружинит привычно земля под ногами, обутыми в мягкие улы, скоро заболят пятки, будто их побили палками. Шел по глухим тропам, чтобы встретиться с приставом Баулиным.
4
Ветер, как шальной, метался над бухтой, солками, гремел драньем на крышах, гнул дубки в дугу. Дождь пригоршнями, наотмашь бил по земле, по лицам людей, заплаканным стеклам. Грохотал шторм, чуть вздрагивала земля. Ни зги. Лишь чуть теплился огонек в окне дома пристава, топтался на крыльце продрогший часовой, что-то ворчал себе под нос. Закутался в дождевик, присел за ветром.
Тинфур-Ламаза не забыл этот дом, здесь жил когда-то пристав Харченко, добрейшей души человек. Раздался короткий вскрик. Казак замычал с кляпом во рту. Легкий стук в двери поднял с постели пристава. Заворчал:
– Ну чего тебе надо, Куликов?
– Выдь, ваше благородие, из города причапали, – хрипло ответил Тинфур.
Щелкнул крючок, открылась дверь, ствол винтовки уперся в грудь Баулину. Он подался назад, без окрика поднял руки вверх.
– Не шумите, ваше благородие, это я, Тинфур-Ламаза. А за дверью мои друзья. Где твое оружие, ваше благородие?
– Револьвер под подушкой.
– Где бумажка, что читал ты по хуторам и деревням?
– Бумага в сейфе.
– Дай ключи от сейфа. Очень прошу ради твоей же жизни стоять спокойно: Тинфур может убить тебя. Вот та бумага, читай.
– «Граждане, в тайге бродит бандит Тинфур по кличке Ламаза. Он много лет назад убил исправника, а затем казака. Он поклялся, что перебьет всех русских людей, пожжет их деревни. Тинфур по кличке Ламаза объявлен вне закона. Всяк может его убить и принести голову для опознания. Кто сотворит это добро, тому будет выплачено вознаграждение в пять тысяч рублей серебром. Не бойтесь, Тинфуришка не так страшен, как его хотят представить инородцы».
– Твой язык лжив, как лжива и рука, которая писала такое. Ты сказал, что я не страшен, а я вот тебя сейчас напугаю, распорю живот и не буду зашивать, ты умрешь как собака, раненная кабаном.
Баулин попятился.
– Боишься. Но я тебя не трону, я дал слово, что русских не буду убивать. Тот казак был последним. Но если ты будешь ходить по моим следам, я тебя убью. Имею право и сейчас убить, потому что объявил тебе кровную месть. Но эта месть будет без крови. Где деньги, которые ты обещал за мою голову?
– Там же, в сейфе, на верхней полочке… Тинфур, я тебя арестую. Ты не смеешь меня грабить!
– Когда волк сидит в петле и говорит, что я съем тебя, охотник, охотнику делается смешно. А потом эти деньги мои, ты их обещал за мою голову, голова моя здесь, вот я их и заберу, чтобы другие не снимали головы с невинных. Ведь тебе уже приносили голову какого-то Тинфура. Не хочу, чтобы еще несли чужие головы вместо моей.
Тинфур забрал тугие пачки ассигнаций, сунул их за пазуху.
– А теперь дай мне твои руки, я их свяжу сзади, чтобы ты не выстрелил мне вслед. Тинфур не любит, когда ему стреляют вслед, не переносит противного визга пуль. Еще ты можешь поднять крик. Крика я тоже не люблю. Открой рот, забью в него тряпку. Прощай, господин Баулин!
Тинфур сунул Баулину в рот кляп, вытер руки, не спеша вышел. Ночь поглотила его.
На звериных тропах повстречал Тинфур своих старых дружков удэгейцев Календзюгу и Арсе. Постояли на Сихотэ-Алинском перевале, выкурили по трубке, пепел выбили в углубление кумирни, что высилась на перевале. Пусть духи гор докуривают что осталось. Начали спускаться в Березовый ключ, по нему хотели дойти до Щербаковки, чтобы тропой выйти к бородатым людям.
Но в пути произошла заминка. Тинфур-Ламаза вдруг услышал средь бела дня крик совы. Насторожился. Спросил Календзюгу и Арсе:
– Вы когда-нибудь слышали, чтобы в солнечный день кричала сова?
– Нет. Сова днем не кричит, сова в такой день спит.
– В дождливую погоду я слышал ее крик, но чтобы при солнце – нет. Это перекликаются люди, которые сторожат тропу, – сделал вывод Тинфур. – Свернем с тропы и пойдем целиком.
Шли осторожно, будто зверя скрадывали. Старались не наступать на валежины, не дотрагиваться до кустов, чтобы никто не услышал их приближения.
Прозвенело кайло, лязгнула лопата. Ветерок донес приглушенные разговоры. Кто-то вскрикнул. Друзья вышли на взлобок, густо поросший орешником. Из-за чащи увидели полянку, на которой работало около двадцати человек. Одни подавали из шурфов бадьи, вторые их поднимали, третьи на тачках подвозили бадьи к речке. Здесь в примитивных бутарах промывали породу. Тинфур сказал:
– Эти люди моют золото. Но моют не себе. Смотрите, вокруг полянки стоят люди с винтовками. Вон бородач сидит на пне, держит в руках винтовку и на всех кричит… Значит, кто работает, те пленники…
– Ты прав, Ламаза, этих людей мы должны освободить, – подал голос Арсе.
– Держите на прицеле тех, кто с винтовками, а я подползу к пленникам. Слова скажут больше, чем глаза увидят.
Тинфур подполз к лагерю. Среднего роста крепыш поливал породу водой, огромный же бурый бородач шуровал в бункере лопатой.
Зорки глаза у Тинфура, далеко слышат уши. Охранники тихо переговаривались, они стояли парами.
– Много намыл золота Замурзин. Как делить будем?