Дикий берег
Шрифт:
– Про бомбежки мы знаем со слов этих же молодцов из Сан-Диего, – сказал Док. – Как проверишь, правда ли это?
– Конечно, правда, – обиженно вставил Мандо и махнул на отца кулаком. – Генри и Том видели, как бомбы падали на пути.
– Может быть, – согласился Док. – Но это не значит, что и остальное – правда. Может, они хотят, чтобы мы испугались и запросили помощи. Мэр Сан-Диего вообразит себя мэром Онофре в ту минуту, как мы примкнем к этому их сопротивлению.
– А чего он нам сделает? – сказал Рекавери. Остальные охотники закивали, и Рекавери выступил вперед, чтобы включиться
Док набросился на этот довод, как пеликан на рыбу.
– А вот и не так же. Сан-Диего гораздо больше нас, и речь идет не просто о торговле. Ты сам сказал, у них много ружей.
– Стрелять-то будут не по нам, – сказал Рекавери. – К тому же до них пятьдесят миль.
– Я согласен с Симпсоном, – вступил старый Мендес. – Залатать прошлое можно только сообща. Эти молодцы не хотят ничего у нас отнять, а и хотели бы, ничего они нам не сделают. Они просто зовут вместе воевать за нашу же свободу.
– Я о том же, – твердо добавил Раф. – Эти японцы пригнули нас к земле! Чтобы выпрямиться, надо бороться!
Мы со Стивом закивали, как марионетки на ярмарочном представлении. Габби просунул между нами кулак и победно тряхнул. Я раньше не знал, что Раф так переживает из-за нашего положения – он никогда об этом не говорил. Вся компания была в восторге. Стив зашевелился, напружинился, как кошка, – он набирался духу встать и поддержать тех, кто за войну. Но не успел – его отец отошел от стены и заговорил:
– Мы должны работать. Главное – работать. Добывать еду, хранить ее, строить новые жилища, улучшать старые. Выменивать на толкучках одежду и лекарства. Лодки, снаряжение, дрова. Это твой хлеб, Раф. Это, а не драться с людьми, у которых силы в миллион раз больше, чем у нас. Это мечты. Если мы будем драться, то здесь, в долине, и за долину. Ни за кого другого. Ни за этих клоунов с юга, ни за идею вроде Америки. – Он произнес это слово, как самое непотребное ругательство, и взглянул на Тома. – Америки нет. Она мертва. Есть мы в этой долине, и есть другие в Сан-Диего, в Ориндже, за Пендлтоном, на Каталине. Но они – не мы. Эта долина и есть наша страна, ради нее мы должны работать, чтобы все в ней были живы и здоровы. В этом наша обязанность.
Баня затихла. Значит, Джон против. И Том, и Док. Мне казалось, что Джон вышиб почву у нас из-под ног, но Раф встал и сказал:
– Наша долина слишком мала, Джон, чтобы думать о ней так. Все, с кем мы торгуем, зависят от нас, а мы – от них. Мы все – люди одной страны. И всех нас сдерживает охрана на Каталине. Ты не можешь этого отрицать. Пойми: чтобы работать ради долины, надо иметь свободу разворачиваться шире. Сейчас этой свободы у нас нет.
Джон молча покачал головой. Рядом со мной Стив зашипел – вот-вот взорвется. Кулаки его были сжаты и побелели. В этом не было ничего нового. Стив всегда не соглашался с отцом, но боялся возразить ему на людях и поэтому молчал. Обычно к концу собрания Стив чуть не лопался от возмущения и бессильного гнева. Может, и это собрание кончилось бы так же, не возрази перед этим Мандо своему отцу. Стив это заметил, и разве мог он после этого
– Мы – американцы, в какой бы долине ни родились, – сказал он быстро. – От этого никуда не денешься. Мы проиграли войну и по-прежнему платим за это, но однажды мы снова станем свободными. – Джон яростно зыркал на него, но Стив не сдавался. – И этот день наступит потому, что люди сражались, когда только могли.
Он плюхнулся на край чана и только после этого вызывающе поднял глаза на Джона. Но Джон не собирался отвечать – мол, много чести Стиву спорить с ним на людях. Он просто смотрел на него, багровый от ярости. Наступило неловкое молчание. Все видели, что Джон отрицает право сына участвовать в споре.
Том, гревший руки над огнем, поднял глаза и увидел, что происходит.
– А ты что скажешь, Эдисон? – спросил он.
Эд стоял у стены. Мелисса сидела у его ног; он время от времени гладил ее пышные волосы и внимательно глядел на спорщиков. Сейчас Мелисса опустила глаза и прикусила губку. Если Эд и впрямь связан с мусорщиками, набеги на округ Ориндж могут ему повредить. Однако он пожал плечами и смело встретил наши взгляды, словно ему в высшей степени плевать.
– Мне без разницы.
Старый Мендес выругался по-испански.
– У тебя должно быть свое мнение.
– Нет у меня никакого мнения, – процедил Эдисон.
– Хорош ответ, – сказал Мендес. Габби удивленно смотрел, как его отец говорит, – старый Мендес вообще-то молчун.
– А зачем ты тогда пришел? – спросил Эдисона Марвин.
– Погодите. – Мой отец встал. – Никакого греха в том, что человек пришел сюда без всякого мнения. Мы же только обсуждаем.
Эдисон вежливо кивнул. В этом весь мой отец – заговорил один-единственный раз, и то в защиту молчания.
Док и Рафаэль, не слушая отца, снова сцепились. Доводы сыпались за доводами, переходя в ругань.
– Тебя хлебом не корми, дай поиграться с ружьями, – обвинял Док. Рафаэль, сверкая глазами, отвечал:
– Это что, хорошая жизнь, когда ты у нас в долине – единственный доктор?
Никто прежде не слышал, чтобы они так разговаривали. Я замахал руками и сказал:
– Не надо переходить на личности, а?
– О, мы всего-то говорим о нашей жизни, – желчно заметил Рафаэль. – Зачем же нам переходить на личности. Но вот что я скажу тебе: пусть доктор поцелует змеиную задницу, если думает, что я вожусь с ружьями ради собственного удовольствия.
– Но вы же друзья…
– Эй! – устало крикнул Том. – Мы еще не всех выслушали.
– Может, Генри скажет? – спросила Кэтрин. – Он был в Сан-Диего и видел их. Генри, как ты думаешь, что нам делать?
Она взглянула на меня, будто о чем-то прося, но я не понял, о чем, поэтому сказал, что думаю:
– Мы должны поддержать Сан-Диего. Если мы почувствуем, что они хотят нас под себя подмять, можем разрушить рельсы. А если нет – снова будем частью одной страны и узнаем, что происходит на материке.