Дикий Порт (Райские птицы)

Онойко Ольга

…уже давно не с чем сравнить умения живых. Людская техника надёжна, куда надёжней того гнилья, что делают х’манки, но слишком много минуло лет. Слишком давно не делают нового. Всё износилось. Не взлетит корабль, не выстрелит пушка, и не на чем прочесть кристалл с записью, где светит истинное солнце родины, где лица и голоса давно утраченных храбрецов. Старые серьги Цмайши с передатчиками не только отказались работать — искрошились в пыль…

Никто уже не сделает новых.

Выродки пользуются сделанным руками х’манков. Дозволяют х’манкам записывать людские сказки. Поругание, хуже которого нет.

Ш’райра,

приплод смерти, три заката увидел.Он пожелал с юнцами отправиться,Он, Ш’райра, за кровью хехрту идти вознамерился.Юнцы: «Куда, чадо пятнистое, собрался?», — смеются.Ш’райра когтей не выпускал, не обнажал зубы.Он очи сузил, молча вперёд ступил.Он одному на спину лицо завернул,Смертерожденный, второму челюсть разбил.Неплодные девочки улыбнулись.Ш’райра один за хехрту ушёл.Никто с ним идти не осмелился.Ш’райра не обнажал зубов, не выпускал когтей,Он ударом кулака убивал хехрту.Он с сотней матёрых самцов вернулся, тысячу, где убил, оставил.Молодые женщины улыбнулись.Ш’райра: «Дома матери не желаю», — говорит.«Я о науке воинской хочу слышать».

Шакхатарши говорит:

«Мать наша первая из женщин, отец наш бог смерти.Лучший из лучших наставник лишь тебя обуздает.Имя ему Х’йарна, обитель его далеко отсюда.Самого Ймерх Ц’йирхту, бога войны, в начале мира наставлял он!»Ш’райра: «Он, воистину, тот, кто мне нужен!» — отвечает.

Цмайши грезит. В мыслях её Ш’райра, великий герой, убивает животных, врагов и друзей, детей и женщин, заставляя землю рыдать под своими шагами. Он пересекает пустыни и поднимается в области божественного света. Он встречает Учителя; он видит Л’йартху, того, кто станет его «вторым лезвием», и три по три года смиряет бешеный нрав, завоёвывая право быть с ним рядом. Он повергает собственного отца, бога смерти, и сражается с Ймерх Ц’йирхтой, ни на кончик когтя не уступая ему. Когда же матери рода подступают к грозной его сестре Шакхатарши, требуя от неё приплода, она отвечает им смехом…

Шакхатарши: «Кого мне взять? Кто мне равен?» — им ответила.

Она: «Где тот могучий, где обладающий честью?» — говорит.

Она: «Где тот, известный победами, яростный?» — говорит.

«Кого мне взять, чтобы сильных детей родить?»

Она: «Один Ш’райра меня достоин», — ответила.

Все в страхе от неё отступили.

Веки Цмайши приоткрываются, хотя она по-прежнему погружена в свои мысли. Меж обмётанных, пятнистых от старости складок кожи блещет зеленоватое пламя. «Мать выродка. Я должна была убить мать выродка. Я должна была решиться, приказать ему, приказать моему брату. Одна я могла бы родить приплод, достойный его…»

И вдруг М’рхенгла смолкает. Он молчит слишком долго, много дольше, чем разрешено.

Цмайши гневно распахивает глаза.

Дыхание замирает в её груди, и все три сердца пропускают удар.

У вошедшего двадцать девять кос. Больше, чем у любого из живущих мужчин.

Выродок стоит перед нею.

На нём полный доспех, все знаки достоинства, и — как же больно думать о том, что каждый из них заслужен. Зажимы на косах золотые, они блистают, звонко ударяются о броню, и звуки те — музыка. Хищно и мягко изгибаются чёрные, как слепота, рукояти священных ножей. Он сверкает красотой, этот воин: его волосы цвета артериальной крови, словно бы обильно смоченные влагой жизни врагов.

М’рхенгла в ужасе разворачивается спиной к старейшине — лишь бы оказаться лицом к вождю, к победителю… Он знает, что Цмайши забудет и это.

Дети прячутся.

Цмайши встаёт и скользит взором по лицам явившихся вместе с Л’тхарной. Женщин две: его сестра Ицши, его подруга Эскши — первая погружена в себя, вторая готова вознестись в боевую ярость. Его «клинок» Д’йирхва, ещё трое мужчин. За много лет они ни разу не ложились спать голодными, все превосходно владеют языками х’манков, все они выродки и предатели…

— Я пришёл за ожерельем вождя, — говорит Л’тхарна. — Я выдержал испытание. Ты, сестра отца, видела это. Я убил, я одержал победу, и мой враг свидетельствовал о моей мощи.

Глаза Цмайши становятся шире. Она как будто не верит своим ушам.

Эскши нервно встряхивает головой. Страха нет, но решение нелегко далось ей и всё ещё отдаётся тяжестью в левом сердце.

«Тебе нужно забрать у Цмайши ожерелье твоего отца», — сказала она прошлым днём, глядя поверх л’тхарниной головы.

«Я заберу», — ответил он.

«Она не отдаст тебе. Она убьёт тебя. Сама».

Л’тхарна отпустился на четыре.

«Отдаст».

«Что ты хочешь сделать?» — встревожилась Эскши, садясь рядом со своим мужчиной.

«Я просто приду за ним. Как должно».

Её вождь спокоен, как небесный свод в пору вершины лета. Обоняние Эскши говорит ей о странном: Л’тхарна не испытывает даже предбоевой злости. Это удивляет, но вместе с тем придаёт сил.

Она встречает взгляд Цмайши.

«Я убью тебя, — говорят глаза молодой женщины. — Я убью тебя и стану великой старейшиной. Как Шакхатарши, сказки о которой ты любишь».

Старейшина раздувает ноздри.

— Хорошо, — низко, словно захлёбываясь чем-то, рычит Цмайши. — Слушай меня, Л’тхарна! Я видела, всё видела и всё знаю. Я отдам ожерелье твоего отца. Я отдам.

И уходит.

Возвращается нескоро. Эскши уже не раз нетерпеливо взрыкивала, и даже толкнула в плечо понуро молчащую Ицши, предлагая отправиться вслед за старейшиной и заставить её поспешить. Но Цмайши является в тёмной арке, сосредоточенная, величественная, огромная ростом — та женщина, что была первой на Ррит Кадаре, мире царствующем.

Она смотрит в упор на приплод Р’харты, великого брата своего, никогда не поступавшего против чести. Её брата, последнего героя, рождённого человеческой расой, последнего, в ком сияла древняя доблесть… смотрит, и огненное презрение, и бессильная ярость в её глазах.

Цмайши швыряет ожерелье Л’тхарне в лицо.

Но это не знак вождя.

…семь черепов снизаны в ряд от одного плеча до другого, затылочные части спилены, вместо глаз — драгоценные камни. Их черепа тонкостенны и округлы; видно, какими большими были глаза в этих глазницах, какими маленькими — эти рты со слабыми плоскими зубами…