Дикий сад
Шрифт:
Примером этого более сдержанного подхода была статуя Флоры на постаменте у вершины амфитеатра. Сама ее поза — в повороте, с согнутой левой ногой — считалась традиционной, типичной для второй половины шестнадцатого века и нашедшей наивысшее выражение в скульптурах Джамболоньи и Амманнати. Фактически, на что указывалось и в одном из документов из папки, Флора была скопирована с мраморной Венеры Джамболоньи, стоявшей в Садах Боболи во Флоренции, хотя ей, как и многим из расплодившихся копий шедевра, недоставало грации и
— Насчет других не знаю, — сказала Антонелла, когда они обошли статую, — но для меня она живая.
Судя по тону и упрямому выражению лица, ожидалось, что Адам примет вызов и получит отпор, но он промолчал, и Антонелла добавила:
— Дотроньтесь до ее ноги.
Лучше бы она этого не говорила. И не делала то, что сделала, — подняла руку и медленно прошлась пальцами по внутренней стороне мраморной икры, от подошвы до изгиба колена, — не оставив ему иного варианта, как только последовать ее примеру.
Он попытался почувствовать что-то — он даже хотел испытать хоть какое-то ощущение — и почувствовал.
— Что вы чувствуете? — спросила Антонелла.
— Я чувствую себя потным англичанином, покушающимся на честь обнаженной статуи в присутствии незнакомки.
Антонелла громко хохотнула и с опозданием прикрыла рот ладошкой:
— Извините. Может быть, со временем и вы станете воспринимать ее по-другому.
— Может быть.
— Пожалуйста, продолжайте.
— Хотите слушать?
— Если бы могла, я приходила бы сюда каждый день.
В том, что статуя Флоры скопирована с Венеры, нет ничего удивительного, продолжал Адам, поскольку две эти богини очень тесно связаны. Обе ассоциируются с плодородием и весной. Вполне возможно, что богиня любви и богиня цветов появились вместе и на двух самых известных картинах Ренессанса: «Весна» и «Рождение Венеры» Сандро Боттичелли.
— Правда?
— Как сказать… Это новая теория. Очень новая.
— Ага, — скептически протянула Антонелла.
— Вы правы. Может быть, это и не так. — Он пожал плечами, прекрасно понимая, что если она и впрямь очарована садом и даже готова приходить сюда каждый день, то его теория уже захватила ее.
— Вы все-таки расскажите.
Пересказывать историю Флоры не пришлось — Антонелла тоже читала собранные в папке документы. Ее прадедушка включил в документ отрывок из Овидиевых «Фастов», с подробным описанием того, как Зефир, западный ветер, преследовал нимфу Хлорис, как, догнав, овладел ею и как, заглаживая вину, взял ее в жены и превратил в повелительницу всех цветов, Флору.
Никто и никогда не оспаривал того факта, что и Зефир, и Хлорис фигурируют на картине Боттичелли «Весна», но до последнего времени исследователи полагали, что фигура, стоящая слева от них, есть хора — дух — весны, разбрасывающая цветы. Отсюда и название картины.
— А что, если на самом деле она — Флора?
— После превращения?
— Вот именно.
— Не знаю. И что тогда?
Тогда картину можно было бы интерпретировать как аллегорию природы любви. Ставя рядом Флору — продукт вожделения и страсти — и непорочную Венеру, Боттичелли, возможно, хотел сказать, что истинная любовь есть союз обеих — страсть, умеренная невинностью.
То же скрытое послание можно было прочесть и в «Рождении Венеры». Присутствие Зефира и Хлорис как бы намекало на то, что женщиной на берегу, поддерживающей мантию Венеры, вполне может быть Флора.
— И Венера снова олицетворяет непорочность?
— Именно так. Венера pudica.
Антонелла улыбнулась, когда он, иллюстрируя сказанное, принял хорошо всем известную позу Венеры в ее раковине.
— Хорошая теория.
— Вы так считаете?
— Да. Потому что если так, то Флора — символ эротики, сексуальности.
— Полагаю, что так оно и есть.
Антонелла снова посмотрела на Флору.
— А теперь вы видите?
Он повернулся.
— Посмотрите, как она стоит — бедра отвернуты, но вместе с тем и раскрыты. Приглашающе раскрыты. Рука прикрывает груди, но лишь слегка, небрежно, как будто ей это и не очень-то нужно. Посмотрите на лицо, глаза, рот. Она не uno innocente.
Теперь Адам понял, к чему ведет Антонелла. Может быть, он и ошибался, списав некоторую расслабленность позы на неопытность второразрядного скульптора. Может быть, мастер и не стремился передать изысканность и стыдливость, но искал выражение чего-то более свободного, более чувственного. Нет, неверно. Похоже, он достиг и одного, и другого — показной застенчивости в сочетании с мощным эротическим посылом.
— Так я не ошибаюсь?
— А? — рассеянно переспросил он.
— Я ведь не одна так думаю. Теперь и вы тоже это видите.
— Возможно.
— Возможно? Так не пойдет, — возмутилась Антонелла. — Либо да, либо нет.
— Хорошо. Вы не ошибаетесь.
— А вот все остальные с вами бы не согласились. Бабушка считает, что я все выдумываю и что это многое обо мне говорит.
— И что же, по ее мнению, это о вас говорит?
Едва задав вопрос, он понял, что дал маху и переступил границы дозволенного.
— Сейчас это не важно, — ответила Антонелла, — потому что мы правы, а ошибается она.
Адам невольно улыбнулся тому, с какой легкостью она отвела неуместный вопрос и помогла избежать неловкой ситуации, в которую он едва не загнал себя сам. Впрочем, мысли уже скакали вперед, вопросы множились, теснились. Было ли сделано это сознательно? Если да, то почему? Почему убитый горем муж позволил, чтобы его жену представили в образе стыдливой и одновременно капризной богини, некоей девственницы-блудницы?