Дикое правосудие
Шрифт:
Тургенев нахлобучил меховую шапку и взглянул на темное небо, подсвеченное факелами газовых скважин и призрачным сиянием города. Снегопад слабел, в этом не было сомнений, и ветер, хотя его порывы все еще валили с ног, стал более порывистым и переменчивым, чем в первые дни беспощадного напора снежной бури. Долгожданный просвет в погоде наступит, и Хамид вместе с учеными наконец-то исчезнет с глаз долой.
Он задумался над причиной своих внезапных воспоминаний. Они не объяснялись ни его злостью на Хамида, ни позой иранца, стоявшего рядом с лимузином. Нет, дело было в том, что ученые, все шестеро, сидели в микроавтобусе, припаркованном возле «мерседеса». Микроавтобус подъехал к особняку лишь несколько минут назад. Его окна были затемнены, и Тургенев не различал лиц людей, сидевших внутри, но сам вид машины пробудил в нем детские воспоминания о жизни в Москве. Даже в его сегодняшней улыбке сохранился привкус горечи – память о косном, ортодоксальном доме, где ничто и никогда не ставилось под сомнение. Даже после стольких лет она оставалась мучительной. Он помнил благоговение Леонида Тургенева перед своим партийным билетом, раболепную благодарность за незначительные продвижения по службе и микроскопические изменения в улучшении качества жизни. Он помнил его безжалостное давление на своего единственного сына, обязанного добиться в жизни того же, чего добился отец, – ни больше и не меньше, его недовольство плохими отметками маленького Пети, ленью в школе, склонностью к спорту и недисциплинированностью. В первую очередь недисциплинированностью. Побои, выговоры, насильственное закрепление сосущего, черного чувства вины перед всеми и вся, а затем иррациональная гордость, когда сын вдруг превратился в подающего надежды молодого офицера первого управления КГБ.
Тургенев ненавидел своего отца. К матери, этому ничтожеству, безвольному слепку своего супруга, он испытывал смутную нежность. Одновременно она вызывала у него сильнейшее раздражение. Оба уже давно умерли.
Подойдя к автомобилю, Тургенев усмехнулся. Иранец озадаченно взглянул на него, не понимая причины его веселья. Не в этом ли кроется простое, самое простейшее объяснение тех радостей, которые доставляет ему капитализм? Антитеза, полное отрицание лакейской, идеологически выдержанной лояльности его отца.
Он дружески хлопнул Хамида по плечу, удивив иранца.
– Через два часа, друг мой, вы будете парить над облаками по пути в Тегеран. Не вешайте нос!
Он рассмеялся. Остатки недавнего унижения и негодования бесследно исчезли, не оставив в душе горького осадка.
Воспоминания об отце всегда оказывали на Тургенева такое воздействие. В них словно ощущалось первоначальное жжение, слабый укол, словно от погруженной в вену иглы, и эффект напоминал действие наркотического снадобья. Удовлетворение, мечтательная уверенность в своих силах, наслаждение властью и богатством. Как отец ненавидел бы его сейчас! До какого вопиющего позора и краха всех привычных истин не довелось дожить старому ублюдку!
– Поехали, Хамид, время не ждет!
Пребывая в самом лучшем расположении духа, Тургенев сел в лимузин.
* * *
Лок жевал бутерброды с жестким засохшим сыром, но никак не мог насытиться. Каждый глоток скорее увеличивал, чем смягчал его голод. Воронцов наблюдал за американцем с сардонической усмешкой, которая, однако, не отражалась во взгляде его жестких серых глаз. Рассвет медленно просачивался из-за плотных облаков, подкрашивая их равномерным серым свечением. Падавший снег больше не ослеплял, а казался тонкой завесой, за которой отчетливо проступали контуры аэропорта: одинокие самолеты, здание главного терминала, снегоуборочные комбайны, заправщики, грузовые амбары.
Вокруг не было признаков какой-либо деятельности, однако Лок соглашался с выводами Воронцова, оценивавшего численность людей ГРУ примерно в пятьдесят человек. Американец и русский майор сидели в автомобиле, где пахло пылью, потрескавшейся пластиковой обивкой, затхлой пищей и немытым человеческим телом.
– Нельзя, это слишком рискованно, – заключил Лок, сжевав остатки последнего бутерброда. Воротник и грудь его пальто были усыпаны крошками. – Мы попадем в ловушку, из которой нет выхода, разве вы не понимаете?
– Лок я очень устал, – Воронцов немного сдвинулся на заднем сиденье и скривился от боли. Дыхание с сипением вырывалось из его груди. – Мы уже в тупике, прижаты спиной к стене. Самолет – это лазейка, путь к спасению. Мы должны выбраться отсюда, и как можно скорее. Разве вы этого не понимаете?
Любин находился в здании аэропорта, переодетый уборщиком. Дмитрий устроился на крыше, наблюдая за дорогой, по которой должны были привезти ученых... если их привезут. Марфа вела разведку вокруг ангара, где стоял «лиар-джет» [7] Тургенева, и выясняла расположение людей ГРУ. Слушая редкие отчеты Любина и Марфы по портативным рациям, украденным из сейфа в дежурной комнате милиции аэропорта, Лок остро ощущал полную бессмысленность происходившего. Безумная схема Воронцова, предусматривавшая похищение самолета Тургенева и вылет из Нового Уренгоя вместе с заложниками, казалась совершенно неосуществимой.
7
Небольшой пассажирский самолет американского производства. (Прим. перев.)
Но что можно было предложить взамен?
– Ну? – настаивал Воронцов. – Что скажете?
– Это же безумие!
– Согласен. Что еще нам остается?
Они обменялись яростными взглядами, словно коты с выгнутыми спинами и вставшей дыбом шерстью. Затем Лок пожал плечами и отхлебнул кофе из пластикового стаканчика. Теплая сладкая жидкость приятно согревала горло.
– Я по-другому смотрю на вещи, – тихо сказал он. – Тургенев может не приехать. Мы даже не знаем, собирался ли он это сделать!
– Послушайте меня, Лок, – левая рука Воронцова вцепилась в рукав пальто Лока. – Вы хотите выбраться отсюда или нет? Ваша жизнь имеет для вас значение или нет?
– А что?
– А то, что мы здесь не одни, – отрезал Воронцов. – Лок, мне, вероятно, так же наплевать на свое будущее, как и вам, но я несу ответственность за своих людей. Мне было достаточно трудно убедить Любина в том, что он не бросает свою жену и ребенка на произвол судьбы! Никто из моих людей не заслуживает смерти. Понимаете? – его глаза горели, губы дрожали от ярости. – Я не позволю вам это сделать! Вы обязаны нам жизнью, черт бы вас побрал!
Лок подергал кончик сырого шарфа, обернутого вокруг его шеи.
– Мой план может показаться безумным, но он безопаснее любого другого, – продолжал Воронцов.
– Это зависит от того, приедет ли Тургенев. Иначе они просто расстреляют самолет из бронетранспортера или самоходной установки! Вы не подумали об этом?
– Я думаю в первую очередь о том, что если Тургенев действительно приедет, то вы убьете его при первой возможности, и тогда они наверняка уничтожат нас. Вот о чем я думаю, Лок. А вы?
– Но если он все-таки не приедет?
– Если мы достаточно быстро и скрытно сумеем проникнуть на борт самолета, у нас все равно останется шанс на спасение, – Воронцов уставился в пол, словно устыдившись собственной лжи.
– Если Тургенев не приедет, я не пойду с вами.
– Я знаю, – Воронцов немного помолчал и добавил: – Я и сам вряд ли доберусь до самолета.
Он смотрел на свою сломанную руку, болтавшуюся на перевязи под плотно застегнутым пальто, на тело, утратившее былую силу и подвижность.