Диктат Орла
Шрифт:
Эту песню летчик любил. Он взялся за спинку мягкого стула и стал слушать:
— …жизни не щадили, проливая кровь за Русь,
Много турок уложили, много англов и француз.
В Севастопольской осаде было много храбрецов,
Каждый воин шел к награде по следам своих отцов.
Много там героев пало за Отчизну и Царя…
Судя по дружному хору, в ресторане находилось множество офицеров. Множество, вероятно, изрядно выпивших. Их можно извинить — военные нервы иначе лечить сложно. За столиками на улице сидело мало людей. Две женщины в черном — наверняка, вдовы, — несколько студентов, статные люди в коричневых пиджаках — какие-нибудь бывшие почетные горожане и домовладельцы. Еще сидел один офицер. Он сидел с краю, но в двух саженях от Пишванина; когда летчик довел до него глаза, оказалось, что офицер давно смотрит на него. Глаза их встретились и узнали друг друга.
— Здравия желаю, господин полковник, — рассеянно проговорил летчик, посмотрев на погоны, и подошел ближе.
— Здравия желаю, господин штабс-капитан, — устало ответил полковник.
Был это Матвей Геневский.
— Узнали? — робко спросил Пишванин.
— Узнал. Да и вы — тоже меня узнали. Богатыми не будем, — к усталости прибавилась горечь. В ресторане заиграла мазурка Венявского. Уставший хор голосов поуспокоился. — Да вы садитесь, господин штабс-капитан, — Геневский одной рукой поднес ему стул.
Пишванин сел и не знал, что сказать. Геневский тем временем отвернулся от него и сонным, а точнее сказать — наполовину обреченным, а наполовину безразличным взглядом водил по окнам ресторана. Сначала в одну сторону, потом в другую — прямая линия. Был он в отличной, щегольской даже шинели и новых лайковых перчатках. Летчик был рад увидеть его — ведь именно Геневский дал ему билет в Добровольческую армию. Но если тогда Геневский был равен летнему цветущему Таганрогу, то сейчас — пасмурному холодному Орлу. Пишванин не знал, как заговорить, а Геневский и не думал начинать разговор.
— Я же говорил, что Орел мы возьмем, — все же сказал летчик. Этой фразы он не мог не сказать.
— Чудесно, господин штабс-капитан, чудесно, — безрадостно отвечал Геневский. А затем достал кожаный портсигар и предложил собеседнику:
— Желаете угоститься?
— Прошу простить — не курю.
— Что ж… — Геневский снова отвернулся. Закурил. — Я тоже не курил. Да какие же тут нервы возьмешь?
— А вот, господин полковник, — Пишванин достал свой серебряный портсигар и протянул Матвею, — извольте принять подарок. Это портсигар из чистого серебра, прошу. Мне его англичане в Великую войну подарили.
Глаза Геневского ярко блеснули, но лишь на миг — и блеск вновь утоп в вязкой черноте зрачков. На серебре портсигара был искусно нарисован черный императорский орел.
— Премного благодарен, господин штабс-капитан, — Геневский принял портсигар, снял перчатку и протянул Пишванину руку. Тот тоже снял перчатку, руки были пожаты, а две перчатки — старые, военных времен, и новые, блестящие — оказались на столе. Геневский стал улыбаться — кажется, искренне. Ожил.
— Старенькие у Вас перчатки. Я Вам обязательно подарю в ответ новые, не отпирайтесь.
— Где же Вы меня найдете?
— Известно где: пойду в штаб и спрошу. Как Вам ваш триумф? Ваше возвращение? — с интересом спросил Матвей.
— Да знаете, господин полковник… Никак. Город освобожден, я вернулся назад, совершен круг, — а я ничего. Даже раздражен был.
— Вот и я… — туманно ответил Геневский. — Давайте Вам закажем чего-нибудь. Выпьем.
На столе у Геневского стоял нетронутый бокал красного вина и недоеденный бефстроганов.
— Я не пью, господин полковник.
— Что ж — вот и я не могу. Впрочем, разве бокал вина не осилите?
— Ну, разве один.
— Одного хватит. Будут тут стоять, как две свечи в церкви — на отпевание.
— На отпевание кого? — тихо и даже боязливо спросил Пишванин.
Геневский откашлялся, отвернулся, сел поудобнее и убрал портсигар во внутренний карман. Затянулся.
— А почему вы здесь, господин полковник? Будете набирать добровольцев?
— Добровольцев, господин капитан! — почти раздраженно выговорил Геневский. — Конечно, добровольцев. Нет — чтобы выехать из Харькова в Орел есть и другие дела, вас не касающиеся… — он вновь отвернулся, но быстро спохватился. — Впрочем, прошу извинить мой тон и мое настроение. Но Вам я действительно не могу сказать причины.
Геневский увидел официанта и щелкнул пальцами. Тот принес меню.
— Заказывайте, господин капитан. Я оплачу. И не отказывайтесь — Деникин на славу снабдил меня средствами.
— Сам Деникин?
— Да. Есть у меня в городе и окрестностях некоторые дела. Я Вам почему-то доверяю, иначе бы и этого не сказал. Дела прискорбные, полученные результаты угнетающие. Более сказать, опять же, не могу. А вот Вас порадовать обедом — пожалуйста.
Пишванин на таких условиях заказал гурьевскую кашу с грецкими орехами, две куриные котлеты а-ля Палкин и то же красное вино.
Вино принесли быстро. Пищу просили ожидать десять минут.
— Знаете вот, сестра подарила в дорогу, — Геневский неуклюже, неуютно, с оглядкой по сторонам, достал маленькую книжечку. Пишванин прочитал — сборник стихов Маяковского. Закладка была едва на десятой странице. — Тут есть такая строчка: «опять…» — где же? Вот: «Опять Голгофнику, — значит, — предпочитают Варраву». И выше, непристойное, впрочем, но обращение к Богоматери. Знаете…
Тут летчик, для антуража и интерьера больше, а еще больше к слову, достал свою икону и поставил на стол.
— Да, да, чудесно, именно так. Мне читать стихи, а особенно Маяковского, неприятно. Стихов я никогда не любил, считал их женской забавой, а тут еще и красный стихоплет, простите. Но вот строчка: «опять Голгофнику предпочитают Варраву», — это вся суть нашей революции и нашей войны. И суть даже не в том, что народ предпочитает Варраву — народ напротив за Голгофника. Суть в том, что Варраву предпочитают сами Варравы, — а их как-то много в России завелось. Ныне — в Москве.
— Москву мы возьмем, господин полковник, — уверенно сказал Пишванин. Он заметил, что Геневский был странно суетлив и небрежен. Почти стыдился своих размышлений и почти брезговал сборником стихов.