Диктатор
Шрифт:
— В чем же? — поспешно осведомился Фадеев.
— А в том, что у тебя только совещательный голос и, следовательно, тебя не подпустят к урне.
— Миша, не дури голову,— рассердился Фадеев.— Разве есть способы выяснить, кто голосовал «за», а кто «против», если голосование и в самом деле тайное? Думаю, что таких способов пока еще не изобрели.
— Вот и попал пальцем в небо! — торжествующе оценил его неверие Кольцов.— Слушайте меня, старичье, внимательно. Представьте себе, что вы делегаты съезда с решающим голосом. Перед съездом вам, как и всем остальным, дают заполнить анкеты, которые
— Кажется, там надо написать вместо вычеркнутой фамилии человека, которого мне хочется избрать,— не очень уверенно ответил Андрей.
— Корифей! Ну ничего не скажешь, истинный корифей! — радостно воскликнул Кольцов.— Так вот, милочки мои, вы уже и на крючке! Как окуни на мормышке!
— Что-то я не совсем…— начал было Фадеев.
— А вот ты вовсе и не корифей. И как только ты свои романы чиркаешь? Неужели тебе так-таки и не пришло в голову, что мало-мальски опытный графолог, сличив твою чудненькую анкету с твоим прелестненьким бюллетенем, не разгадает твою сногсшибательную фамилию? Еще как! И вот ты уже в списочке тех, кому предстоит узнать, что ад — это вовсе не рай.
— Неужели это правда? — оторопело спросил Андрей.
— Эх ты, Фома неверующий,— засмеялся Кольцов.— Впрочем, если не веришь, так и не верь. Хочешь быть счастливым — будь им! И знаешь, старик, сегодня мне охота побалагурить, отвести душу.
— Присоединяюсь целиком и полностью! — возрадовался Фадеев.— Ты обещал принять нас в своих апартаментах.
— Передумал! — решительно сказал Кольцов.— Там нам будет не очень-то вольготно. Завернем-ка, братишечки, в наш благословенный Дом печати. Под коньячок я вам еще не то поведаю.
Они свернули на бульвар и вскоре уже сидели в ресторане, выбрав себе столик в самом углу. Андрея словно обожгло: вспомнились вечера, когда он бывал здесь с Ларисой, и особенно самый первый вечер. Тогда они тоже сидели с Кольцовым…
Под коньячок Кольцов и вовсе разговорился, он был в ударе.
— Вот и завершился съезд,— раздумчиво начал он.— Выпьем за это!
— Прекрасный повод выпить! — подхватил Андрей,— Эпохальное событие! Съезд победителей — лучше не скажешь! И представьте, я вместе со всеми чувствую себя победителем!
— Счастливый человек,— почему-то с заметной грустинкой сказал Кольцов,— Я тоже радуюсь нашим победам, но, честно говоря, что-то меня подспудно тревожит. Знаешь, как бывает в детстве: увидишь чудесный сон, будто побывал в раю, а проснешься — оказывается, ты на грешной земле.
— Откуда у тебя такая чертовщина? Оглянись вокруг!
— А ты оглядывался? Пытался сравнить победоносные цифры с реальной жизнью?
— И все-таки жить стало лучше, жить стало веселее! Ты же слышал на съезде, как колхозница хвасталась, что купила патефон, шерстяную косынку, железную кровать…
— Как мы любим повторять чужие мысли! Полезнее было бы сравнивать, сомневаться.
— С чем сравнивать? — горячился Андрей,— Может, с Западом? Так они уже целые века строятся. А мы едва только начали. Мы же родились в семнадцатом!
— Выходит, вся российская история с семнадцатого? А куда ты подевал Ивана Калиту, Ивана Грозного, Петра Первого, Екатерину Великую? Что, наша империя возникла в семнадцатом?
— Братцы, давайте не будем,— попытался остановить их спор Фадеев,— Лучше выпьем за наше будущее!
Кольцов охотно поддержал его.
— Лучшее подтверждение нашей правоты,— все же вернулся к прежней теме Андрей,— в том, что все эти зиновьевы, каменевы, бухарины принародно, при всем съезде высекли себя. Они же ползали на карачках, вымаливая прощение!
— Мерзопакостное было зрелище! — морщась как от зубной боли, сказал Фадеев — Мелкие душонки! И ты, Андрюша, хоть на йоту веришь этим словоблудам? Как он сказанул, Зиновьев? «Семнадцатый съезд войдет в историю такой же славной датой, как семнадцатый год вошел в историю революции». Каково? Доклад Сталина назвал шедевром. И что в книге освободительной борьбы пролетариата четыре имени — Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин — стоят рядом. А ведь совсем недавно обзывал Сталина бездарью.
— Двурушники проклятые! Перевертыши! — возмутился Андрей.— Почуяли, что жареным пахнет, по-другому запели!
— Не стоят они доброго слова,— сверкнул стеклами очков Кольцов.— Меня, братцы-кролики, волнует совсем другое.
— Давай говори.
— Я скажу, а вы, если не согласны со мной, считайте, что это в порядке бреда. Думать-то нам надо, не одними же аплодисментами жить. Вы не поверите, какая весть долетела до моих ушей. Недавно в квартире Орджоникидзе побывали Косиор, Петровский, Шеболдаев, Эйхе, еще кое-кто из делегатов. Знакомые имена? И знаете, о чем они говорили? Убейте меня, не отгадаете!
— Задача не из простых,— согласился Фадеев.
Кольцов перешел на доверительный шепот:
— Шеболдаев предложил заменить Сталина Кировым. На посту генсека.
— А Киров был там? — поинтересовался Фадеев.
— В том-то и дело, что был.
— И как же он среагировал?
— Решительно отказался. Но представь себе, что произойдет, если обо всем этом узнает Сталин? А я ничуточки не сомневаюсь, что он узнает. Всевидящий глаз, всеслышащее ухо… Вот мы сейчас тут говорим, и я не очень уверен, что он нас не слышит.
Эти слова так напугали Андрея, что он зябко огляделся вокруг.
— Старик, успокойся,— заметив его нервное возбуждение, сказал Кольцов.— Это я к тому, чтобы вы не теряли бдительности. Хотите анекдот?
— Хотим! — Андрея всерьез пугал весь этот неприятный разговор, ему хотелось говорить и слышать о Сталине только хорошее.
— Извольте. Скажите мне, какая разница между Сталиным и Моисеем? Не знаете? Слабо? Тогда готов ответить. Разница очень большая: Моисей вывел евреев из Египта, а Сталин из Политбюро. А вот еще… правда, этот с бородой. Объявляют состав Политбюро. Вывод одного остряка: «Какое замечательное у нас Политбюро: два заикало — Молотов и Рыков, один ошибало — Бухарин и один вышибало — Сталин».— И Кольцов первый от души расхохотался. Вслед ему залился фальцетом Фадеев, едва не поперхнувшись бутербродом с икрой.