Диктофон, фата и два кольца, или История Валерии Стрелкиной, родившейся под знаком Льва
Шрифт:
Я надела костюм и посмотрела на себя в зеркало. Если во мне и были какие-то задатки женственности, то строгий пиджак ловко скрыл их от посторонних глаз. А юбка только подчеркнула, что ноги и бедра у меня далеки от стандартов, воспетых женскими журналами.
Нет, я себе в этом костюме определенно не нравилась, и сидел он на мне ужасно. А может быть, я настолько привыкла к джинсам, что уже не могу воспринимать на себе ничего другого? Ну, хватит. Времени на психоанализ нет, еще не хватало опоздать на встречу. И я, прекратив комплексовать по поводу одежды, вылетела на улицу.
Могу сказать сразу, что банк мне понравился. Ничего вычурного, ничего кричащего. Попав в святая святых финансового монстра,
Но все изменилось, как только Настасья Никитична улыбнулась.
— Пойдемте ко мне и спокойно обо всем поговорим, — сказала она.
И я сразу, по этой первой фразе, почему-то поняла, что мы сработаемся. И действительно, едва переступив порог ее кабинета, мы сразу приступили к делу. Настасья оказалась профи, хорошо знающим нашу журналистскую братию. Мы неплохо понимали друг друга, и потому работалось легко.
На следующий день я ей позвонила и прочитала текст, где содержалась информация о достижениях банка, небольшой сравнительный анализ текущего года и предыдущего и упоминалось о закрытии филиала. Она все одобрила, вставив в материал небольшие поправки. Потом я сдала сюжет в эфир и благополучно забыла о нем. Даже не удосужилась посмотреть, как его будет озвучивать наша звезда — Преображенская.
А через два дня «Восточный альянс» взвыл. Только не от восторга, а от бешенства. И я оказалась без работы. Вот такая совершенно непонятная история.
Вывод напрашивался вполне однозначный. Меня подставили. Вот только кто? Кому это было нужно? В принципе, в этой ситуации есть два варианта. Первый — сам «Восточный альянс». Но зачем? Ответа на этот вопрос у меня не было, и я отбросила версию о банке. Во всяком случае, пока. Второй вариант — меня подставили в своей же команде. Значит, нужно искать того, кто хочет занять мое место. Либо того, кто хочет поставить на мое место своего человека.
А вот здесь уже есть зацепки. Поскольку есть человек, который меня на дух не выносит и который… Я чуть не поперхнулась чаем, который прихлебывала в процессе размышления. Который и озвучивал текст! А значит, мог сместить акценты, слегка исказить содержание и выдать вообще совсем не то, что я написала.
И этот человек — наша звезда Преображенская. Наша взаимная женская неприязнь началась почти сразу, как только Алла впервые переступила порог студии. Но бурным цветом расцвела в последний год. Хотя… все это объясняло личные неурядицы, а вот на мотив для подставы не тянуло. Нет, должно было быть что-то еще, что-то, о чем я пока даже не догадывалась. Может быть, у Аллы появился свой протеже? Человек, которого она хочет пропихнуть любым способом на телевидение? Но тут мои мысли прервал звонок в дверь.
«Кого это еще принесло?» — раздраженно подумала я и пошла открывать дверь.
РАЗБИТЫЕ МЕЧТЫ
На пороге стоял Максим и с гордым видом держал шикарный букет из темно-красных роз. Я от неожиданности слегка обалдела. Он же вручил букет, молча сгреб меня в охапку и поцеловал. Потом немного отстранился и нежно провел рукой по лицу.
— Привет! Напоишь чаем бедного художника?
Я могла лишь улыбаться и согласно кивать головой, словно заведенный китайский болванчик. Максим прошел в коридор, снял куртку и двинулся на кухню. Я поплелась следом, не в силах справиться с вихрем чувств, настигавшим меня всякий раз, когда я его видела. Макс хозяйничал, как человек, который может ориентироваться в этом пространстве уже с закрытыми глазами. Он достал вазу, вынул у меня из рук цветы, водрузил их в наполненную водой емкость и включил чайник. Сел на угловой диванчик и, пародируя какого-то артиста, стал нараспев читать…
Передо мной стоят Четыре простые чашки. Смотрю на цветы один.Макс цитировал японского поэта Басе. Японская поэзия, как и японский фарфор — две мои большие слабости. Коллекция неплохого фарфора мне досталась еще от отца. Он однажды побывал в Стране Восходящего Солнца, и с тех пор стал увлекаться их поэтами и посудой. Я бы не сказала, что он проникся духом и традициями этой, в сущности, почти незнакомой нам страны. Отец был русофил до кончиков ногтей. Но ему казалось, что фарфор и поэзия придают его облику особый шарм, как шейный платок и старинный перстень со змеей, который он никогда не снимал. А вскоре и я пристрастилась к его новым увлечениям, особенно к хайку. Макс отлично это знал.
Он подошел ко мне, обнял и тотчас, без всяких вступлений, принялся страстно целовать. И вскоре все происшедшее на работе показалось мне мелким и незначительным. Я чувствовала, как приятная теплая волна обволакивает мое тело, как я вся целиком отдаюсь его ласкам. Но неожиданно он остановился.
— Я соскучился по тебе, Белка, — полушепотом произнес Макс. — Однако чайник сейчас взорвется…
— Я тоже. — И, немного помолчав, добавила. — Очень, очень. Хорошо, что ты пришел.
Взгляд Макса стал очень пристальным и внимательным. Цепким взглядом художника он ухватил и осунувшееся лицо, и заметно проявившиеся круги под глазами.
— У тебя неприятности?
— Неприятности — это когда колготки некстати рвутся. У меня дела покруче.
— А кому сейчас легко? — перебил он меня. — Я тоже сижу в полном дерьме. Но… ты мне все расскажешь, и я буду тебя успокаивать.
Он погладил меня по волосам, точно я была маленьким ребенком. А я и правда чувствовала себя пятилетней девочкой, которая еще пять минут назад была до смерти напугана, а теперь пришел взрослый, сильный дядя, погладил по головке и сказал, что отныне у нее все будет хорошо. А может быть, наконец-то у них все будет хорошо. И девочка успокоилась. Я невольно усмехнулась. Эта зарисовка почти верна, исключение составляет лишь один момент. Макс мне ничего не говорил и… ничего не обещал. Более того, он несколько раз довольно твердо давал понять, что связывать себя какими-то серьезными обязательствами он не намерен. И я должна была с этим смириться. Или не смириться. Это уже на мое усмотрение.
…Я смотрела, как он разливает чай. Высокий, красивый и до умопомрачения сексапильный, Макс мог вполне рекламировать мужской одеколон. Внешность у него была более чем подходящая, а уж обаяния… Этого добра хоть отбавляй. Одна улыбка чего стоила. Именно она и сразила меня два года назад, когда я пришла на выставку, посвященную памяти отца, без которого к тому моменту жила уже пять лет.
В небольшом зале Дома журналистов горели прожектора, было много журналистов и телевизионщиков. Люди, которые хорошо знали отца, говорили подобающие случаю слова. О том, какой талант потеряла наша страна, о том, какой широкой, светлой души был человек, ушедший от нас. Я стояла в черном платье, стараясь сохранить на лице подобающее выражение. Дело в том, что ни я, ни отец терпеть не могли официальных собраний с их почти всегда фальшивыми речами. В этот момент ко мне подошел красивый молодой человек.