Дилемма всеядного: шокирующее исследование рациона современного человека
Шрифт:
Где же закончат свой путь девяносто тысяч зерен кукурузы? Какая еда получится из них после измельчения, фракционирования, термической обработки и пропускания через кишечники коров, кур и свиней? И (тут я рискну использовать слово, которое может показаться крайне не подходящим по отношению к такому сытному и общеамериканскому понятию, как кукуруза) какие разрушения могут вызвать эти девяносто тысяч ядер?
Легко указать места, где большинство этих кукурузных зерен (примерно три из пяти) прекращают свою жизнь: это американские животноводческие фабрики, которые без кукурузы просто не могут существовать. Здесь собраны на откорм сотни миллионов животных, которые когда-то жили на семейных фермах и ранчо, а сегодня обитают в больших ангарах, где превращают кукурузу в мясо, поедая ее столько, сколько могут переварить. Особенно героические усилия потребовались для
Итак, на авансцене появляется американский бычок, которого откармливают кукурузой…
Глава 4
Откормочная площадка. Производство мяса (54 000 зерен)
1. Мегаполис для крупного рогатого скота
Благодаря кукурузе на американском Среднем Западе сформировался пейзаж, который не спутаешь ни с каким другим: летом здесь разворачивается второй по величине американский газон. Зеленый ковер с невероятно высоким ворсом занимает все земли, кроме высохшей поймы реки Миссисипи. Кукуруза колонизировала около 125 000 квадратных миль (около 32 374 850 гектаров) Американского континента, что по площади вдвое больше штата Нью-Йорк. Территории, занятые кукурузой, видны даже из космоса. При внимательном рассмотрении можно, однако, обнаружить и некоторые другие ландшафты, обязанные своим возникновением кукурузе. Я говорю, в частности, о таком удивительном месте, как Гарден-Сити, штат Канзас. Здесь, на Высоких равнинах западной части Канзаса, в начале 1950-х годов были построены первые в США откормочные площадки.
Въезжая в округ Финни по прямой, как стрела, дороге, невольно сбрасываешь скорость – настолько неожиданно вид серовато-коричневых январских прерий вдруг сменяется геометрически четким, почти городским пейзажем – прямоугольниками, огороженными стальными сетками. Эти прямоугольники тянутся насколько видит глаз – а в Канзасе глаз может видеть очень далеко. Я говорю «неожиданно», но на самом деле новый вид предваряет стремительно нарастающий аромат, как в романе Марселя Пруста. Правда, распространяющийся на мили вокруг запах заставляет вспомнить не о коровках и лужайках, а скорее о мужском туалете на автовокзале… И вот наконец Поки Фидерс, население – тридцать семь тысяч… До горизонта тянутся наклонные загоны для содержания крупного рогатого скота, в каждом из которых находится около сотни животных. Они спокойно стоят или лежат в окружающей сероватой грязи – и тут до вас доходит, что это вовсе не грязь… Загоны построены вдоль грунтовых дорог, их огибают огромные отстойники, которые тянутся к гулко бьющемуся сердцу и единственному ориентиру в этом откормочном царстве. Это периодически шумящий кормозавод, серебристая конструкция которого высится в свете ранней утренней зари, как индустриальный собор среди мясного мегаполиса. Этот завод комбикормов, шумящий по двенадцать часов семь дней в неделю, превращает реку американской кукурузы в корм для скота.
Я приехал в Поки в начале января с немного странным желанием – встретиться с одним его конкретным жителем. Но, пробираясь на арендованной машине через темное море бычьих туш, засомневался, что мне удастся это сделать. Я искал молодого черного бычка с тремя белыми полосками на морде, которого повстречал во время предыдущей своей поездки на ранчо Vale, Южная Дакота, в пятистах милях (800 километрах) к северу отсюда. На самом деле бычок, которого я искал, принадлежал мне: я купил его восьмимесячным теленком на ранчо Блэров за 598,1 доллара и заплатил Поки Фидерс по 1,60 доллара за каждый день его проживания и питания (то есть за всю кукурузу, которую он мог съесть), а также за лекарства.
Но мой интерес к этому бычку не было строго финансовым. Он не был даже гастрономическим. Нет, мой основной интерес к этому животному был познавательным. Я хотел узнать, как при проходе по промышленной цепи питания бушель кукурузы превращается в стейк. Как удалось приспособить корову, существо травоядное по своей природе, к тому, чтобы она помогала избавляться от излишков кукурузы в Америке? Большая часть из каждого бушеля американского товарного зерна (около 60 %, то есть примерно 54 тысяч зерен) идет на корм скоту. А большая часть этой большей части съедается одним из представителей 100-миллионной американской популяции крупного рогатого скота (КРС), тех самых коров, быков и бычков, предки которых в былые времена основную часть своей жизни паслись в прериях.
После Второй мировой войны образ жизни мясомолочного скота в Америке претерпел революционные изменения. В то же время, как большая часть людского населения США переехала из городов в пригороды, скот двинулся в противоположном направлении, в результате чего в таких местах, как штат Айова, возникли густонаселенные животноводческие «города». Эти структуры настолько отличались от ферм и ранчо, что для их обозначения пришлось придумывать новый термин: площадки интенсивного откорма скота (Concentrated Animal Feeding Operation, CAFO). Оба новых типа поселений – и для людей, и для животных – возникли как результат новой государственной политики. Пригороды в послевоенное время никогда бы не появились без усилий правительства по строительству системы шоссейных дорог, принятию так называемого Закона о Дж-Ай (G.I. Bill), дававшего преференции участникам Второй мировой войны, и федеральных субсидий ипотечных кредитов. «Урбанизация» КРС никогда бы не случилась без дешевой кукурузы, производство которой субсидировалось федеральными властями.
Сама кукуруза выиграла от «урбанизации» скота дважды. Во-первых, по мере того как животные покидали фермы, на них становилось все больше места для кукурузы, которая быстро колонизировала загоны, пастбища и даже скотные дворы, где когда-то держали животных. Фермеры отказывались от разведения животных, потому что просто не могли конкурировать с площадками интенсивного откорма скота. Фермер больше тратил на выращивание кормовой кукурузы, чем площадка тратила на то, чтобы ее купить. Причина была проста: благодаря субсидиям государства товарная кукуруза обычно продавалась дешевле, чем стоит ее выращивание. Еще один выигрыш кукуруза получила от расширения животноводческих фабрик – они поглощали все больше ее излишков. При этом кукуруза нашла свой путь в рацион животных, которые до этого ели ее не очень много (например, крупный рогатый скот) или не ели вообще (так, сейчас к кукурузному корму приучили искусственно выращиваемого лосося). И все это происходит потому, что нужно куда-то девать избыточную биомассу…
С логикой экономики не поспоришь: собрать на площадках интенсивного откорма скота множество животных и накормить их дешевой кукурузой – значит удешевить производство мяса. Действительно, этот подход дал так много дешевого мяса, что многие из нас теперь едят его по три раза в день, тогда как раньше обед с мясом был в большинстве американских домов праздничной трапезой. Не настолько убедительна биологическая логика производства этого дешевого мяса. За свою короткую историю площадки интенсивного откорма уже породили множество экологических и медицинских проблем: загрязнение воды и воздуха, токсичные отходы, новые смертельно опасные патогены и т. п.
Разведение животных в «старомодных» хозяйствах смешанного типа, например на ферме Нейлора, имеет простой биологический смысл: можно скармливать им продукты жизнедеятельности сельскохозяйственных культур и, наоборот, подкармливать эти культуры продуктами жизнедеятельности животных.
Животные на ферме ликвидируют саму идею отходов, вместо отходов вы получаете замкнутый экологический цикл, существование которого решает все потенциальные проблемы.
С возникновением откормочных площадок произошло одно из самых поразительных явлений в истории сельского хозяйства. Перефразируя высказывание писателя Уэнделла Берри (Берри не только писатель и поэт, но и фермер. – Ред.), этот феномен можно описать так: люди взяли одно элегантное решение и создали из него две новые проблемы – проблему урожайности на ферме (ее приходится решать с помощью химических удобрений) и проблему загрязнения окружающей среды (непонятно, решается ли вообще).
Этот биологический абсурд, характерный для всех откормочных площадок, в случае крупного рогатого скота усугубляется вторым витком абсурдности. Дело в том, что животных, адаптированных благодаря длительному естественному отбору к жизни на траве, на площадке приходится адаптировать к кукурузному рациону – причем адаптировать со значительными издержками для их здоровья, для плодородия земли и в конечном счете для здоровья нас, едоков. Зачем так мучиться? Причина? А нет никаких иных причин, кроме того, что: а) кукуруза дает самые дешевые калории и б) кто-то же должен съесть образовавшуюся гору кукурузы. Вот поэтому я и решил проследить путь промышленной кукурузы до бычка, а не до курицы или свиньи: последние всегда прекрасно себя чувствовали на чисто зерновом рационе. А вот короткая жизнь несчастного бычка, которого загоняют за забор и пичкают кукурузой, символизирует триумфальную победу индустриального мышления над логикой эволюции и уже поэтому достойна описания.