Дилогия об изгоняющем дьявола

Блэтти Уильям Питер

Киндерман отхватил здоровенный кусище, и как раз в этот момент в палату вошел врач.

— Доброе утро, Винсент,— поздоровался Дайер.

Амфортас кивнул Остановившись возле кровати, он взял со столика карту назначений и молча пробежал ее глазами.

— А это мой друг, лейтенант Киндерман,— представил следователя Дайер.— Билл, познакомься, это доктор Амфортас.

— С удовольствием,— приветливо откликнулся Киндерман.

Казалось, Амфортас не слышал его. Он что-то записывал в карте.

— Меня вроде завтра выписывают...— начал было священник.

Амфортас кивнул и положил карту

на место.

— А мне здесь понравилось,— заявил Дайер.

— Да, и медсестры тут просто потрясающие,— добавил Киндерман.

Впервые за все время Амфортас взглянул на следователя. Лицо его по-прежнему оставалось безучастным, глаза серьезными, но в глубине этих грустных темных глаз скрывалась какая-то тайна.

«О чем он сейчас думает? — размышлял Киндерман.— Мне показалось или я действительно вижу улыбку в этих полных печали глазах?»

Их взгляды встретились лишь на мгновение, и уже через минуту Амфортас повернулся и вышел из палаты. В коридоре он сразу же свернул налево и скрылся из виду.

— Твой врач, похоже, хохочет без умолку,— пошутил Киндерман.— С каких это пор талантливые трагики занимаются медициной?

— Бедный парень,— посочувствовал Дайер.

— Бедный? А что с ним случилось? Вы уже успели подружиться?

— Он потерял жену.

— А, понимаю.

— Он так и не оправился полностью.

— Развод?

— Нет, она умерла.

— Жаль. И давно?

— Уже три года,— ответил Дайер.

— Это гигантский срок,— заметил Киндерман.

— Я знаю. Но она умерла от менингита.

— Что ты говоришь!

— И он до сих пор не может простить себе ее смерть. Он сам лечил жену, но не смог не только спасти, но даже облегчить ее страдания. И это разрывало его сердце. Сегодня он работает здесь последний день, а затем увольняется. Он решил посвятить всего себя исследовательской работе. А начал он свои опыты вскоре после потери супруги.

— А что он исследует? — заинтересовался Киндерман.

— Боль,— охотно пояснил священник.— Он изучает боль.

Киндерман явно заинтересовался.

— Ты что, все о нем знаешь? — удивился он.

— Да, вчера он мне полностью открылся,— кивнул Дайер.

— Он любит поговорить?

— Ну, ты же знаешь, как действуют на людей священники. Мы как магнит для встревоженной души.

— А можно сделать соответствующее заключение и относительно меня?

— Если галоши подходят, почему бы их не надеть?

— А он католик?

— Кто?

— Тулуз Лотрек. Разумеется, доктор — о ком же я еще могу спрашивать?

— Ну, ты частенько так неясно выражаешься...

— Это обычный способ. Особенно когда имеешь дело с чокнутым. Итак, Амфортас католик или нет?

— Да, он католик. И вот уже много лет подряд ежедневно посещает мессу.

— Какую мессу?

— В шесть тридцать утра в церкви Святой Троицы. Кстати, я тут обдумывал твою проблему.

— Какую проблему?

— Насчет зла,-— напомнил Дайер.

— Да разве это только моя проблема? — фыркнул Киндерман.— Чему же тебя столько лет учили? Вы все словно выпускники семинарии для слепых — только и делаете, что занимаетесь теологическими рассуждениями, и не видите дальше собственного носа. Это проблема каждого!

— Понимаю,— согласился Дайер.

—

А вот это уже странно.

— Тебе не мешало бы относиться ко мне чуть добрее.

— А плюшевый медведь?

— Медведь тронул меня до глубины души. Так мне можно говорить?

— Но это очень опасно,— нахмурился Киндерман. Потом, со вздохом взяв с кровати газету, раскрыл ее и начал читать.— Валяй, рассказывай, я весь во внимании.

— Так вот, я тут кое о чем подумал,— продолжал Дайер.— Пока я лежу в больнице и все прочее...

— Пока ты лежишь в больнице совершенно здоровый,— вставил Киндерман.

Дайер не обратил никакого внимания на этот выпад.

— Я задумался о некоторых вещах, связанных с хирургией.

— Да на них практически ничего и нет! — вдруг весело вскинулся Киндерман. Он с головой погрузился в рассматривание «Женской одежды».

— Говорят, когда человек находится под наркозом,— снова заговорил Дайер,— его подсознание продолжает ощущать все, что с ним происходит. Оно слышит голоса врачей и медсестер. Оно чувствует боль.— Киндерман оторвался от газеты и посмотрел на священника.— Но когда человек приходит в себя, у него остается впечатление, будто ничего с ним не происходило. Поэтому, может быть, когда мы снова вернемся к Богу, то же самое случится и со всей мирской болью.

— Это правда,— согласился Киндерман.

— Ты тоже так считаешь? — удивился Дайер.

— Я имею в виду подсознание,— пояснил Киндерман.— Известные психологи, светила прошлых лет, проводили множество экспериментов. Так вот, они выяснили, что внутри нас существует и второе сознание, которое мы называем подсознанием. Один из таких исследователей — Альфред Бине. Послушай! Однажды он загипнотизировал девушку. И внушил ей, будто с этого момента она не видит его, не слышит и не знает, что он делает. Потом, вложив ей в руку карандаш, он расстелил на столе бумагу. В комнату вошел помощник и начал задавать девушке самые различные вопросы. В это же время сам Бине тоже спрашивал ее о чем-то. Девушка начала отвечать помощнику и одновременно писала на бумаге ответы на вопросы Бине! Удивительно! Но это еще не все. Во время сеанса Бине уколол девушку булавкой. Она, разумеется, внешне никак не отреагировала и продолжала спокойно беседовать с помощником. Но карандаш в ее руке вскоре вывел на бумаге следующее: «Пожалуйста, не делайте мне больно». Разве это не поразительный факт? И то, что ты мне сейчас рассказал про хирургию, тоже правда. Кто-то внутри нас все равно чувствует и как нас режут, и как зашивают. Но кто?

Неоясиданно Киндерман вспомнил свой странный сон и непонятное, загадочное высказывание Макса: «У нас две души».

— Подсознание,— мрачно проговорил Киндерман.— Что же это такое? Кто это такой? Что у него общего с коллективным подсознанием? И, как ты уже догадался, это тоже входит в мою теорию.

Дайер отвернулся и только махнул рукой.

— А, опять ты про это,— пробормотал он.

— Да, дорогой мой, тебя просто съедает зависть, что Киндерман гений, светлая голова и сейчас стоит на пороге великого открытия. Он-то и разрешит проблему зла,— ораторствовал Киндерман. Потом, насупив брови, продолжал: — Мой гигантский мозг можно сравнить с осетром, окруженным пескарями.