Дилогия об изгоняющем дьявола
Шрифт:
Послышался кашель. Священник обернулся. Какой-то седой бродяга сидел на полу в луже собственной мочи и не шевелился. У него было сморщенное, измученное лицо, а в желтых глазах светилась тоска.
Священник отвернулся. Сейчас этот бродяга подойдет к нему и начнет скулить: «Помогите старому дьяцку, отця! Позалейте!» Рука, испачканная в блевотине, коснется его плеча, потом станет судорожно нащупывать медаль на груди этого убогого. Воздух был полон отблесками тысяч исповедей, смешанных с запахом вина, чеснока и сотен других исконно человеческих грехов, выплеснувшихся наружу... Они обволакивают...
Священник почувствовал, что бродяга медленно поднимается.
«Не подходи!»
Шаги.
«Боже, спаси и сохрани!»
— Эй, отця!
Священник вздрогнул. И поник. Он не мог обернуться. Не мог видеть Христа, стонущего в этих пустых глазах, Христа, страдающего от гнойных ран и кровавого поноса, того Христа, который не мог дольше жить. Невольно он потрогал свой рукав, будто проверял, на месте ли траурная повязка. Смутно он припомнил и другого Христа.
— Эй, отця!
Послышался шум приближающегося поезда. Сзади кто-то споткнулся. Священник оглянулся на бродягу. Тот зашатался. Затем оступился и упал. Не размышляя ни секунды, святой отец рванулся к нему, подхватил и подтащил к скамейке у стены.
— Я католик...— пробормотал несчастный.— Католик...
Священник попытался успокоить его. Он осторожно положил нищего на скамейку. В этот момент подошел поезд. Священник быстро достал из бумажника доллар и сунул его бродяге в жилет. Потом ему показалось, что так доллар может потеряться. Он вытащил банкноту и запихнул ее поглубже в карман мокрых брюк. Затем поднял свой портфель и вошел в поезд.
Он сел в углу и притворился спящим На конечной остановке он сошел и пешком побрел в Фордхэмский университет. Доллар, доставшийся бродяге, предназначался для оплаты такси.
Войдя в зал для приезжих, священник вписал свое имя в специальный журнал. Дэмьен Каррас. Потом проверил запись. Ему показалось, что чего-то не хватает. Подумав, он приписал к своему имени еще три слова: «член ордена иезуитов».
Каррас снял комнату в «Уэйджел-Холл» и уже через час крепко спал.
На следующий день ему надо было идти на собрание Американского психиатрического общества. Священник должен был выступить с основным докладом на тему «Психологические аспекты духовного развития». После собрания он вместе с другими психиатрами отправился на вечеринку, но ушел оттуда рано. Ему еще надо было зайти к матери.
Каррас подошел к полуобвалившемуся, построенному из песчаника дому, расположенному в восточной части Манхэттена, на Двадцать первой улице. Остановившись у лестницы, ведущей наверх, он заметил играющих неподалеку детишек. Неухоженные, плохо одетые, бездомные создания. Ему вспомнились унижения, которые приходилось терпеть, лишь бы не быть выселенными из дома.
Каррас поднялся по лестнице и с болью толкнул дверь, будто вскрывал незажившую рану. Приторно пахло гнилью. Он вспомнил, как ходил в гости к миссис Корелли в ее крошечную каморку с восемнадцатью кошками, и ухватился за поручни. Неожиданно его охватила слабость. Он почувствовал свою вину. Нельзя было оставлять ее одну.
Мать очень обрадовалась, увидев его. Даже вскрикнула от радости. Расцеловала и бросилась на кухню варить кофе. Темные волосы, узловатые, разбухшие вены
Мать села за стол. Заговорила о своих знакомых. В ее речи до сих пор слышался акцент. Дэмьен пытался не смотреть в полные грусти глаза. Он не должен был оставлять ее одну.
Дэмьен, правда, написал ей несколько писем. Но мать не умела ни читать, ни писать по-английски. Тогда он починил старый треснувший радиоприемник. У нее появился свой мирок, полный новостей и сообщений о майоре Линдсее.
Дэмьен прошел в ванную. Пожелтевшие газеты, наклеенные на треснувшие кафельные плитки. Проржавевшие раковина и ванна. Да, в этом доме он впервые ощутил свое призвание. Здесь он понял суть любви. Теперь любовь остыла. И тем не менее по ночам он чувствовал, как она, хоть и остывшая, по-прежнему воет в его сердце подобно осеннему заблудившемуся ветру.
Без четверти одиннадцать Каррас поцеловал мать и, попрощавшись, обещал при первой же возможности вернуться. Он ушел, а старый приемник все сообщал и сообщал ей о происходящих в мире событиях...
Вернувшись в свою комнату в «Уэйджел-Холл», Каррас еще раз обдумал текст письма к архиепископу штата Мэриленд. Когда-то он хорошо знал его. Священник просил перевести его в Нью-Йорк, чтобы быть поближе к матери. Просил о должности учителя и об освобождении от прежних обязанностей. При этом Каррас ссылался на свою «непригодность» к священнослужению.
Мэрилендский архиепископ познакомился с ним во время ежегодной инспекции в Джорджтаунском университете. Эта процедура напоминала проверку в армии, когда генерал лично выслушивает жалобы и просьбы подчиненных. Услышав просьбу о переводе, о необходимости быть поближе к матери, архиепископ согласно и понимающе кивнул, но когда дело дошло до «непригодности» к службе, он возразил.
Каррас настаивал на своем:
— Видишь ли, Том, дело здесь даже не в психиатрии. Ты же сам знаешь. Некоторые проблемы переиначивают человеческую жизнь, придают ей иной смысл. Это просто ад, и не только секс играет здесь свою роль, а прежде всего — их вера. Я больше так не могу. Это слишком. Я выхожу из игры. У меня появились свои проблемы, вернее, сомнения.
— А у кого их нет, Дэмьен?
Архиепископ был всегда очень занят и не располагал временем, чтобы выпытывать у Карраса настоящие причины. Дэмьен был благодарен ему за это. Он знал, что ответы его все равно покажутся безумными: необходимость пожирать пищу, а затем ею же и гадить. Вонючие носки. Юродивые дети. Он не мог упомянуть и о газетной статье, в которой говорилось о молодом священнике, стоявшем на автобусной остановке. О том, как незнакомые люди облили его керосином и подожгли. Нет. Это слишком. Все это так непонятно. И в то же время так реально! Молчание Бога тоже корнями уходило в туман. В мире так много зла. И большая часть его родилась из сомнений добрых и честных людей. Разумный Бог должен покончить с этим. Он должен показаться людям. Должен заговорить.