Дин Рид: трагедия красного ковбоя

Раззаков Федор Ибатович

В аэропорту Сантьяго «Пудауэль» друзей встретила Мария Милуэнда с группой товарищей. Естественно, прибытие в аэропорт актрисы-коммунистки не осталось без внимания агентов Национального-информационного центра (СНИ – правопреемница ДИНА), которые немедленно доложили об этом руководству. А потом в поле зрения тех же агентов угодил и Дин Рид, имя которого с момента сентябрьского переворота 1973 года находилось в компьютерной базе данных чилийских спецслужб и проходило там под грифом «особо опасный». Однако, учитывая, что на дворе были уже иные времена и пиночетовский режим все силы прилагал к тому, чтобы выглядеть цивилизованно, было решено не высылать Дина и его товарища (тоже, кстати, американского гражданина) из страны. Вместо этого к ним приставили группу спецагентов СНИ, которые должны

были следить за всеми передвижениями непрошеных гостей по стране и обо всем докладывать руководству.

Поскольку в этот раз Дин приехал в Чили вполне легально, он не собирался давать лишнего повода своим врагам арестовать его и выслать из страны раньше того времени, которое ему было отпущено для осуществления своих планов. Поэтому никаких резких движений не делалось: от откровенной слежки никто не отрывался, и жили гости в Сантьяго вполне открыто. Правда, места ночевки каждый раз меняли, чтобы не давать агентам СНИ возможности чувствовать себя комфортно и спокойно.

На третий день своего пребывания в Чили, 18 августа, Дин отправился выступать перед шахтерами крупнейшего в мире подземного медного рудника Эль-Теньенте в городе Ранкагуа (150 км от Сантьяго). На этом руднике Дин уже бывал в 1971 году, когда вместе с Виктором Харой участвовал в культурной программе блока «Народное единство». С тех пор на этом руднике мало что изменилось, даже большинство зданий были все те же. Власти, прознав об этом выступлении, не стали его запрещать, чтобы не нагнетать напряженность, которая и без того была высокой (совсем недавно на руднике были уволены 800 рабочих). Однако полицию к месту концерта подтянули, причем в большом количестве. И еще накануне представления всех потенциальных слушателей предупредили, чтобы они имели на руках паспорта. Таким образом власть хотела запугать рабочих: мол, каждый из вас обязательно попадет на заметку к нам. Однако мера эта того эффекта, на который рассчитывали власти, не возымела – дома осталось лишь незначительное число шахтеров, а остальные, числом в несколько сотен, пришли на концерт. Платой за вход в зал служили… продукты (1 кг), которые в Чили были в большом дефиците (их потом устроители концерта раздадут семьям уволенных рабочих).

Когда власти поняли, что сорвать мероприятие не удалось, был предпринят другой шаг. К Дину подошел офицер полиции и, указывая на гитару, произнес:

– Петь вам запрещено.

– А говорить мне можно? – поинтересовался Дин.

– Говорить можно, но не о политике.

Дин передал гитару одному из своих товарищей, а сам поднялся на сцену. Но он не был бы Дином Ридом, если бы не нашел способ изменить ситуацию в свою сторону. Подойдя к микрофону, Дин обратился к присутствующим:

– Только что ко мне подошел офицер полиции и запретил петь.

Ответом на эти слова был такой рев негодования, что в зале задрожали стены. Дин нашел глазами того самого офицера, который запретил ему петь, и картинно развел руками: дескать, я не виноват. После этого он взял гитару и ударил по струнам. Начал с чилийских народных песен, чтобы не давать повода полицейским прервать концерт в самом начале. А когда зал проникся атмосферой концерта, Дин разошелся и стал исполнять песни, которые в Чили были под негласным запретом (произведения Виктора Хары, Пабло Неруды). Последнюю песню, «Венсеремос» («Мы победим»), Дин посвятил Сальвадору Альенде. Во время ее исполнения весь зал встал и все присутствующие, за исключением полицейских, подняли вверх сжатые кулаки. Это была кульминация концерта – полное единение исполнителя и зала. Оператор снимал все это на пленку, еще и поэтому полиция не решилась прервать выступление.

После концерта Дина обступили зрители и стали обнимать его, целовать. Внезапно сквозь эту толпу к нему протиснулась женщина, которая сообщила, что несколько лет провела в пиночетовских застенках.

– В память о тех годах у меня сохранился медальон, который узники вырезают из костей, на которых им варят тюремную баланду. Сегодня я хочу подарить этот медальон тебе.

Сказав это, женщина разжала ладонь, и Дин увидел тот самый медальон в виде летящего голубя. Из-за переизбытка чувств глаза Дина в эти мгновения предательски увлажнились. А женщина тем временем попросила его наклониться и собственноручно надела ему на шею медальон.

На следующий день, 19 августа, Дин собрался выступить еще в одном месте – в университете Сантьяго. Как и рудник Эль-Теньенте, это тоже было одно из самых идеологически неблагополучных мест Чили – этакий рассадник левых идей, в котором училось 2000 студентов. Власти встали перед выбором, как поступить. Дело дошло до того, что ситуацию доложили лично Пиночету. Тот после некоторых раздумий дал «добро» на это мероприятие.

– Пусть студенты выпустят пар, – сказал диктатор генеральному директору корпуса карабинеров Сесару Мендосе. – Однако сразу после этого Дина Рида из страны выслать. Хватит ему здесь воду мутить.

Утром в день выступления, когда Дин в сопровождении своих друзей вышел из дома к автомобилю, стоявшему во дворе, их ждало неприятное открытие: все шины у машины были проколоты. Без всяких объяснений было понятно, чьих рук это дело. Однако он не обратил на это никакого внимания. А новый автомобиль тем временем был раздобыт достаточно быстро: помог кто-то из жителей этого же дома, где Дин провел ночь.

Когда Дин приехал в университет, там на улице уже собралось почти две тысячи студентов. Дин пел на открытой площадке полтора часа под несмолкаемые овации. И он невольно поймал себя на мысли, что такого единения с публикой у него давно уже не было. Концерты последних лет, которые он давал в ГДР, Советском Союзе или Чехословакии, хоть и проходили при полных залах, однако были похожи на обычные эстрадные выступления, где певец и зал существовали в некотором роде обособленно друг от друга. Единственной связующей нитью между ними были аплодисменты, которые чаще всего были просто данью традиции, а не выражением подлинных чувств зрителей. Здесь же все было совершенно иначе. Дин буквально каждой частичкой своего тела чувствовал единение зала с исполнителем, видел не сытые и равнодушные лица людей, довольных своей жизнью, а совсем другие лица – одухотворенные и заряженные на борьбу. В отличие от своих сверстников в ГДР или СССР чилийские студенты чуть ли не каждый день рисковали свободой, а то и жизнью и поэтому вызывали у Дина прилив таких чувств, которых он давно уже не испытывал.

Последнюю свою ночь в Чили Дин провел в доме у своих друзей-артистов. Они проговорили несколько часов, обсуждая ситуацию в стране и в мире, и уже собирались было ложиться спать, когда в дверь внезапно позвонили. Это были полицейские, которые довольно бесцеремонно вломились в дом и приказали Дину собираться. Тот пытался было выяснить причину своего столь неожиданного задержания, но офицер, командовавшей в доме, только процедил:

– В участке вам все объяснят.

Спустя несколько минут Дин предстал перед начальником участка – пожилым человеком с усталым лицом и бесцветными глазами. Но, как выяснилось, главным там был отнюдь не он. Когда Дина ввели в кабинет, он увидел в углу сидящего на стуле человека, лицо которого ему показалось знакомым. Когда этот человек поднялся со своего места и подошел к Дину, он тут же вспомнил, где его видел. Этот был тот самый офицер ДИНА, который в 75-м сажал его на самолет, выдворяя из страны.

– Я же предупреждал вас, чтобы вы забыли дорогу в нашу страну, – расплываясь в самодовольной ухмылке, произнес офицер. – Видно, мои предупреждения не пошли вам впрок.

– Просто я думал, что за эти годы ваша карьера благополучно завершилась и судьба не предоставит мне возможности увидеть вас вновь, – ответил Дин.

– Зря надеялись: я еще послужу отечеству, чтобы избавить его от таких людей, как вы, – все с той же усмешкой произнес офицер.

Сказав это, он взял лист бумаги, лежавший на столе, и поднес его к лицу Дина.

– Подпишите это, и судьба избавит нас от общения друг с другом – на этот раз навсегда.

Дин пробежал глазами текст, отпечатанный на машинке, который гласил, что он выдворяется из Чили без права когда-либо вернуться обратно.

– Я слишком люблю эту страну, чтобы подписывать такие бумаги, – поднимая глаза от листка, произнес Дин.

– А я думал, что вы любите только те места, где правят красные, – голосом, не предвещающим ничего хорошего, произнес офицер. – В таком случае мы оставляем за собой право воздействовать на вас теми методами, которые сочтем нужными.