Динамит пахнет ладаном
Шрифт:
Обычная цена составляла в этих местах пятьдесят-семьдесят долларов. Но то была дневная цена.
— Двести пятьдесят! — быстро ответил мексиканец.
— Двести двадцать, — сказал Орлов, хотя был готов выложить и триста. Но покупка без торга могла бы обидеть продавца.
— Черт с тобой! Двести сорок, и вода в придачу!
— Вода?
— Две фляги чистейшей ключевой воды!
— По рукам.
Над поселком разнесся яростный лай.
— Что за нашествие с утра пораньше? — потирая руки, засмеялся Санчес. — У меня покупатель, у Карлито в
Капитану Орлову не понравились ни лошади, ни седла. Один мерин прихрамывал. (Санчес божился, что еще вчера ничего такого не было, наверно, камешек за подкову попал). А седла даже в темноте выглядели такими старыми, будто их выбросил на помойку еще прадед Санчеса. Но выбирать не приходилось. Приходилось, наоборот, радоваться тому, что все уладилось так быстро. И, когда над холмами поднялось солнце, Орлов с Верой были уже далеко от поселка.
— Зачем ты посылал меня дразнить собаку? — спросила она.
— Сам не знаю. Наверно, чтобы подумали, будто мы с тобой направились в таверну.
— Кто должен был так подумать?
— Ну, не знаю. Ну, скажем, братья того мальчишки, который чуть меня не застрелил. Может быть, они стали бы нас искать.
— Зачем?
— Может быть, им бы захотелось узнать, сколько денег в моих карманах. Может быть, им бы захотелось попользоваться городской дамочкой, которая шатается по ночам в голой степи. Все может быть.
— Фу, «попользоваться»! Вы, граф, выражаетесь, как денщик.
— А вы, княжна, пристаете, как банный лист.
— Не сердись, Паша. Я всего лишь хочу знать смысл того, что делаю.
— Да? Всего-то?
— «Каждый солдат знай свой маневр». Разве не так?
— Так-то оно так. Ты хороший солдат. Сначала выполняешь приказ, и только потом пытаешься понять его смысл.
— Не смейся надо мной.
— Я не смеюсь, что ты! — Он заглянул в ее глаза, насколько это было возможно на скаку. — Я ведь сам такой. Сначала делаю, потом начинаю осознавать, зачем я это сделал. И если честно, далеко не всегда нахожу ответ.
— Скажи еще, что ты по ночам думаешь о смысле жизни, — съязвила Вера.
— Чего нет, того нет. Но иногда, знаешь, накатывает. Едешь так вдоль каньона, волочишь за собой для опознания труп какого-то подонка, вдруг встанешь, оглянешься… Мать честная! Куда я попал? Где березки, где трава-мурава, где нива золотая? Где все эти милые мелочи, к которым привык с малолетства? Одни скалы, да пески, да кровь, да гарь. И задумаешься: а зачем я здесь? Чего ищу?
— Что я слышу? — Вера снисходительно похлопала в ладоши. — Декламация в духе раннего Некрасова.
— Тебе смешно? Да я и сам над собой смеюсь. Хохочу до слез. Поэтому о смысле поступков лучше не задумываться. В конце концов, сами ли мы решаем, что нам делать? Может быть, нас кто-то ведет по жизни и подталкивает в нужную сторону?
— Чаще — в ненужную, — сказала Вера. — Кстати, в какую сторону мы сейчас едем? Мы ведь опять удаляемся от рельсов.
— Забудь о рельсах, — сказал капитан Орлов.
Поезд линии «Техас-Канзас» подошел к месту крушения примерно через час после взрыва, когда уже светало. Приехавшие на нем Тихомиров и Захар смешались с толпой пассажиров и побежали вместе со всеми полюбоваться редким зрелищем.
Захару было интересно посмотреть на результат действия новой для него взрывчатки. Ночью он завел под крышу вагона три пакета мелинита. Производители уверяли, что эта штука намного сильнее, чем динамит. И Гурский убедился в их правоте, увидев то, что осталось от вагона. Он был полностью удовлетворен результатом. Кроме того, он удостоверился, что новый взрыватель с часовым механизмом сработал безупречно.
Стоя в толпе, он несколько раз оглянулся на Тихомирова, ожидая от того высокой оценки. Но «главный террорист» был слишком потрясен увиденным. Белый, как полотно, он поминутно вытирал взмокший лоб, следя за тем, как на насыпь выносят скрюченные обгоревшие трупы.
— Ну, как тебе? — не выдержал Захар. — Видишь, как дела делаются?
— Слишком сильный пожар, — ответил Тихомиров.
— Так уж получилось. Ну да ничего. Так даже лучше. Надежнее.
— Да я не о том, — Тихомиров бросил под ноги промокший платок и достал из кармана новый. — Я о листовках. Не сгорели бы.
Гурский озадаченно почесал затылок. Пачку листовок с предсмертной речью казненного анархиста он привязал к одной из вытяжных труб. Он совсем упустил из виду, что взрыв произойдет на ходу. Следовательно, листовки разлетелись довольно далеко от того места, где поезд встал после взрыва.
— Не сгорят, — сказал он.
Работами в подорванном вагоне командовал один из пассажиров канзасского поезда. У себя в захолустье он был помощником маршала, а сейчас, наверно, чувствовал себя важной птицей. Когда все трупы были найдены и уложены, а единственного выжившего перенесли в почтовый вагон, самозванный маршал приказал машинистам трогаться.
— Это происшествие не должно парализовать всю железную дорогу, — заявил он. — Слава Богу, вагон остался на рельсах, полотно не повреждено, следовательно, нет причин для остановки. Я останусь на месте и дождусь полицию. Мне нужно еще несколько человек, которые способны отказаться от личных планов ради торжества законности.
— Я останусь! — шагнул вперед Гурский. — Ради законности.
Добровольцев набралось довольно много. Возможно, они не так уж и спешили по своим делам. А возможно, желали дождаться здесь не столько полиции, сколько репортеров, чтобы потом увидеть свою фамилию, а то и фотографию на газетных страницах.
«Как сказал очевидец происшедшего доктор Альфред Миллер из Коламбуса (лечение мигреней и хронического насморка с помощью новейших препаратов из Европы), взрыв был такой силы, что…».