Динка
Шрифт:
«Вот какие! – думает она. – Могли бы потом посекретничать!»
И, обняв Лину за шею, она тихо шепчет ей на ухо:
– Мы везде вместе будем. Куда бы ни поехали...
Лина молча прижимает ее к себе. Сестры еще долго шепчутся с братом, но Марина показывает глазами на притихшую, словно осиротевшую Лину, и Олег громко предлагает:
– А ну-ка, Лина, чернобровая дивчина, споем украинскую песню! Подхватывайте, сестрички! «Сидит голубь на дубочку, голубка летае», – тихо затягивает он.
Сестры подхватывают мягкий украинский напев, Лина, не выдержав, вступает со второй... На крыльце
горько жалуется в песне казак, полюбивший в чужом краю дивчину... Казаку надо ехать на Украину, где остались у него жинка и диты...
– «Раскроялось сердце мое на две половины...» – жалобно повторяет песня, и не звездочка срывается с неба, а тяжелая Линина слеза падает на Динкину голову.
«Не наездишься, не находишься...» – вспоминает Динка, и непонятные Линины слова надолго остаются в ее памяти.
Что делать, если сердце Лины не может разорваться пополам... И, прощаясь в этот вечер со своей преданной нянькой, Динка старается не плакать:
– Я знаю, Линочка, у тебя разрывается сердце на две половины. Я потерплю... Все равно уж ты не находишься, не наездишься теперь.
Глава 53
Взрослые шепчутся
Динка не спит. Каждый день приходят к ней новые мысли, а иногда их собирается так много вместе со старыми, что невозможно заснуть. Трудно понять дела взрослых, но Динка уже знает, что они люди подневольные и стоит им только выйти за калитку, как суровая неволя сковывает все их желания. Плачет и рвется к ним Лина, но ее что-то не пускает. И сердце у нее раскалывается на две половины: одна – там, другая – здесь... Так, чем дольше живет на свете человек, тем больше узнает он плохого. То одно, то другое с ним случается...
Динка засовывает руку под подушку – там лежит узелок с Линиными гостинцами. Раньше, бывало, положишь в рот конфету и сразу успокоишься, а теперь от Лининых гостинцев еще горше на сердце... Бедная Лина! Динка кладет в рот маковку и, лениво разжевывая ее, машинально прислушивается к тихим голосам в соседней комнате. Там у мамы и Кати сегодня на всю ночь засиделись гости: Олег, Костя и Никич... Гости эти не чужие, но все-таки чего они сидят так поздно?
– Мышка... – шепчет Динка.
Но Мышка спит, отвернувшись к стене, а из маминой комнаты сразу открывается дверь, и Динка по привычке крепко закрывает глаза.
– Диночка, ты спишь? – шепотом спрашивает мама и долго стоит, наклонившись над кроватью.
Мама хочет, чтоб дети крепко спали, Динка, посапывая, молчит. Мышка спит взаправду, и мама на цыпочках выходит, плотно притворив за собой дверь.
«У взрослых все время секреты», – думает Динка. Но раз Леньке не грозит больше опасность, то можно не подслушивать. Разве только Костя скажет что-нибудь о Степане?
Но Костя говорит совсем другое:
– Марина! Вот, чтоб не забыть, ваш ключ от парадной двери. А этот – от черного хода. Я сделал два – один себе, один вам... Мне, наверное, придется некоторое время менять ночевки...
– Вы проходите через сарайчик? – спрашивает Марина, вешая около двери два ключа. – Через пустырь?
– Да, конечно, там очень удобно: на сарайчике висит большой замок, так что никаких подозрений... Отодвинешь доску, потом изнутри просунешь руку, откроешь замок – и сразу около двери. Замок без ключа, просто туго прикрывается... Очень удобно! – говорит Костя.
Динка вспоминает около черного хода их городской квартиры маленький дровяной сарайчик; он стоит в ряду других таких же сарайчиков для жильцов. На городской квартире никого нет, там вечно закрыты окна тяжелыми синими портьерами и в комнатах стоит нежилой, душный запах. Один раз они ездили с мамой в город и заходили туда... «Что делать Косте в их квартире, если там никого нет?» – удивляется Динка. Разговор кажется ей скучным, и, поворачиваясь лицом к стене, она закрывает глаза.
– На первые пять верст орловские рысаки. Дальше рабочие приведут три свежие лошадки, – говорит вдруг Олег.
Динка сразу открывает глаза:
«А! Катанье какое-то! Вот хитрые! Наверное, дядя Лека их к себе приглашает!» – думает она с завистью.
Но Костя говорит что-то другое:
– Имейте в виду погоду. Лодку может отнести по течению.
– Все это учтено. Держите на огонек папиросы, – отвечает Олег и начинает что-то тихо объяснять.
В разговор вмешиваются Катя и Марина, потом все стихает, и голосов почти не слышно... Под Динкиным окном хрустит песок; Динка осторожно приоткрывает окно, и сейчас же в комнату снова входит мама... Динка сонно ворочается... Мама укрывает ее и уходит... Разговор в комнате совсем затихает...
Потом Костя встает и выглядывает в сад.
– Там Алина, – говорит он, возвращаясь. – Удивительная девочка!
– Сашина дочка! – вставляет Никич. В его устах это высшая похвала.
Динка обиженно выпячивает нижнюю губу.
«Как будто только Алина Сашина дочка, – думает она, – а я и Мышка нет!.. Глупый этот Никич...»
Вообще она недовольна сегодня взрослыми – они так мало обращали внимания на Лину и весь вечер ждали Костю и переглядывались. Лина всего напекла, наварила, а мама так недолго посидела с ней на крыльце. Только что попели немного вместе. И дядя Лека плохо шутил, совсем не утешал Лину, а только сказал, что надо потерпеть... И на детей дядя Лека сегодня никакого внимания не обращал, как будто их вовсе нет на свете!
«Ладно, ладно! – думает Динка. – Можете совсем отказаться от своих детей! Мама тоже последнее время не разговаривает ни о чем, не читает вслух...»
Катя и та не обращает никакого внимания на Динку, даже не жалуется уже маме, все только своего Костю ждет да еще Мышку кормит гоголь-моголем. Динка чувствует горькую обиду, но сладкое воспоминание о гоголь-моголе заставляет ее залезть под подушку, в Линин узелок. Заложив в рот липкую конфету, она успокаивается. Конфета сосется медленно, а сон уже закрывает глаза. «Это не конфета, это тянучка», – с трудом соображает Динка, ей делается лень жевать...