Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана
Шрифт:
В следующее воскресенье, 17 октября, я вновь просмотрел телеграммы, поступившие в посольство, и снова обнаружил срочное послание, на этот раз довольно длинное. Там, в частности, говорилось:
"Вам даются указания по поручению президента, которые следует выполнить 18 октября или в любой день после этого, при первой возможности, если за это время не будет предпринято никаких военных действий Германии против Португалии. Как вам известно (мне это вовсе не было известно), мы временно прекратили некие переговоры, чтобы не мешать другим переговорам, которые завершились англо-португальским договором от 17 августа. Наш переговорный процесс имел целью создать возможность использования части Азорских островов для нужд нашей армии и флота. Теперь вам надлежит добиться встречи с д-ром Салазаром, чтобы переговорить с ним о следующих проблемах"...
Далее следовал перечень просьб, далеко превосходящий то, что получили от португальцев англичане даже при наличии у них союзного договора: военно-морская база, база военно-морской авиации, авиабазы на трех островах, прокладка кабелей и сооружение систем связи,
Я передал это послание английскому послу в Португалии Хуго Кемпбеллу, своему опытному коллеге, с которым мы часто успешно сотрудничали. Прочтя его, он побледнел. Нам обоим ясно было, что создалась угроза серьезного нарушения взаимопонимания между нашими странами.
И снова я не знал, что делать дальше. С указаниями президента не шутят, особенно если они касаются армейских вопросов в военное время. В то же время и выполнить это распоряжение, по моему убеждению, означало бы открыть ящик Пандоры. Я лег спать, так и не решив проблемы, а на следующее утро отослал телеграмму в Вашингтон, пытаясь объяснить, почему я счел необходимым отложить выполнение этих инструкций. Я просил разрешения немедленно вернуться в Вашингтон, чтобы лично изложить свою позицию президенту. Я писал, что не желал бы принимать на себя прямую ответственность за возможные последствия выполнения этих указаний. Два дня я со страхом ждал ответа. Наконец он пришел. Президент не видел оснований для моего возвращения в Вашингтон, и мне предлагалось изложить свои взгляды по телеграфу. Я так и сделал, сочинив длинное послание, в котором описывал вероятные нежелательные последствия нашей позиции в этом вопросе для американо-португальских отношений, а также указывал, что у нас нет предложений, чтобы компенсировать португальцам нарушение ими собственного нейтралитета. Изложил я и условия, на которых, с моей точки зрения, мы могли получить согласие португальцев на использование нами тех же возможностей, которые они уже предоставили англичанам.
Ответ из Вашингтона принес мне чувство радости и облегчения. Президент оставлял на мое усмотрение, каким образом проводить данные переговоры с португальской стороной и какие условия представлять Салазару, помня, однако, что с военной точки зрения результат переговоров для нас весьма важен. Также было изложено и мнение Госдепартамента о том, что мы можем многое предложить, чтобы компенсировать уступки со стороны Португалии, "а в первую очередь - заверения в уважении суверенитета Португалии, в том числе над всей ее колониальной империей, от чего мы до сих пор воздерживались".
Последние слова меня насторожили. Значило ли это, что мы гарантируем уважение суверенитета Португалии только в том случае, если она пойдет на должные с нашей точки зрения уступки? Если так, то захочет ли Салазар вести с нами переговоры под таким давлением? Баттерворт, с которым я посоветовался, разделял мое беспокойство. Однако выбора у меня не оставалось, и я снова попросил об аудиенции с португальским премьер-министром. На этот раз, однако, реакция португальской стороны была иной. Меня принял генеральный секретарь МИД доктор Луис де Сампайо, напомнивший мне о том, что произошло во время первого свидания с Салазаром. Известно, что я тогда намеревался говорить с ним о гарантиях суверенитета Португалии, но воздержался от этого, следуя инструкциям своего правительства.
Португальская сторона желает знать, как обстоит дело с этими гарантиями сейчас. Вопрос стоял ясно - без заверений о гарантиях не будет встречи с Салазаром. Снова мое положение оказалось крайне трудным, но надо было что-то делать, и я решил рискнуть. Я ответил, что мы действительно собирались сделать такие заверения, но затем решили, что это может вызвать известное замешательство португальской стороны, поскольку как раз в это время португальское правительство публично подчеркивало, что оно отступило от политики строгого нейтралитета лишь из уважения к британскому союзнику. Если это не вызовет возражений португальской стороны, я готов отправиться в наше посольство и доставить оттуда заверения в нашем уважении португальского нейтралитета в письменной форме. Сампайо с видимым облегчением сказал, что хотел бы именно этого.
В посольство я вернулся в субботу вечером. Секретарь уже ушел, и я сам напечатал на машинке (нарушение полученных инструкций) уведомление, что "в связи с заключенным недавно англо-португальским соглашением США заявляют об уважении суверенитета Португалии над всеми ее колониями". И тут же отослал в Вашингтон телеграмму с подробными объяснениями, что я предпринял и почему. На следующий день, 24 октября, мне сообщили, что Салазар готов принять меня через три дня. Я стал готовиться к встрече, но она в тот раз не состоялась. Пришла новая телеграмма из Вашингтона, в которой мне просто, без всяких объяснений, предлагалось вылететь ближайшим рейсом в США.
В дороге я пытался, как мог, подавить тревожные предчувствия и успокоиться. В конце концов, уговаривал я себя, никаких дурных намерений у меня не было. Кроме того, я - гражданское лицо, а значит, меня едва ли можно отдать под военный суд. Прилетев в Нью-Йорк, я сел на поезд, идущий в Вашингтон. Там я сразу позвонил главе европейского отдела доктору Гаррисону Мэтьюсу. Не дав мне никаких объяснений, он просто сказал, чтобы я явился к нему завтра в 8.15 утра.
Когда на следующее утро я выполнил его указание, он снова не стал мне ничего объяснять. Мы просто сели в машину и поехали в Пентагон. Там мы встретились с одним из заместителей госсекретаря, мистером Эдвардом Стеттиниусом. Он не имел дипломатического опыта в прошлом, и его знакомство с этим сложным делом едва ли могло быть полным. Через несколько минут нас, все троих, пригласили в большой кабинет, как оказалось принадлежавший военному министру, мистеру Стинсону, сидевшему за своим столом. В кабинете сидели еще несколько человек, почти все военные. Среди них я узнал военно-морского министра, мистера Нокса, и генерала Маршалла. Были здесь, по-моему, и все члены Объединенного комитета начальников штабов. Таким образом, там собралось почти все высшее военное руководство США. Меня, однако, никому не представили, даже военному министру, и я не мог ни к кому обратиться официально. Мы, трое штатских, сидели в ряд у стены, словно арестованные. Об этом дне у меня сохранились самые неприятные воспоминания. Меня не покидало чувство страха и растерянности - ведь я и понятия не имел, для чего меня сюда вызвали. За все время, пока тянулась история с этими переговорами об Азорах, Госдепартамент не ввел меня в курс дела, не рассказал об американских официальных планах и замыслах, связанных с этой затеей. Некоторое время военный министр знакомился с картами, консультируясь со своими помощниками. Затем последовала дискуссия между военными о проблемах установления связи, слишком специальная по своему характеру, чтобы я мог следить за ней. Наконец вспомнили и обо мне, обратившись с вопросом: отчего я нахожу неразумными наши требования, касающиеся Азорских островов? Я, полагая, что они знакомы с моим докладом на эту тему, ограничился кратким повторением основных аргументов (впоследствии я узнал, что они не были знакомы с докладом, но никто не сообщил мне об этом). Я заметил также, что считаю возможным для нашей страны добиваться разрешения пользоваться аэродромом, оборудованием которого занимались в это время англичане. Меня спросили, где он находится, и я ответил, что он расположен на Ладженс-филд, на острове Терсейра. "Черт возьми! - воскликнул один из военных, по-моему, командующий ВВС генерал Арнольд. - Да ведь там же сущее болото, и ничего больше!" Это было сказано так категорично, что я даже не знал, как возразить, хотя у меня сложилось другое впечатление. (Регулярное использование этого аэродрома американскими транспортными самолетами началось недели через три.) Военный министр, с трудом пытавшийся следить за ходом обсуждения, спросил у Стеттиниуса, кто я такой. Тот пошептался с Мэтьюсом и ответил, что я - американский временный поверенный в делах Португалии. "Кто?" - переспросил министр. Ему объяснили, что наш посол скончался и я его временно заменяю. "Ну, - заметил военный министр, по-моему, уже пора назначить туда настоящего посла, который уделял бы должное внимание нашим важным проблемам. Вы позаботитесь об этом, мистер госсекретарь? Стеттиниус сказал Мэтьюсу, чтобы он взял этот вопрос на заметку, а потом, повернувшись ко мне, сказал: "Я думаю, вы пока свободны".
Оказавшись за пределами Пентагона, я взял такси и снова отправился в старое здание Госдепартамента. Пообедав в маленьком ресторане на 17-й улице, я пошел к мистеру Мэтьюсу, который к этому времени также вернулся из Пентагона, и заявил, что хочу дать дальнейший ход своему делу, спросив, к кому могу обратиться по этому вопросу. Он посоветовал одного из советников президента - адмирала Лихи. Последний принял меня, терпеливо выслушал и направил меня к Гарри Гопкинсу{23}.
Гопкинс не терял времени на любезности. Почти час он допрашивал меня, словно подозреваемого. Его вопросы звучали резко и скептически. Окончив допрос, он подумал с минуту и спросил, где я остановился. Получив ответ, Гопкинс велел мне возвращаться к себе и не отходить от телефона. Вскоре после того, как я вернулся, он позвонил мне и велел немедленно вернуться в Белый дом. На этот раз меня долго водили по коридорам, пока наконец, к своему изумлению, я не оказался в большом кабинете, лицом к лицу с президентом США.
Рузвельт приветливо указал мне на место напротив него за огромным столом. Гопкинс уже ввел президента в курс дела, и мне не пришлось повторять своей истории. Не задавая мне вопросов, Рузвельт стал излагать свои мысли. Он сказал, что не понимает, отчего у Салазара могли возникнуть подозрения, что американцы не вернут им в полном порядке любые используемые территории и объекты на Азорах после окончания войны. Разве сам он, будучи одним из португальских адмиралов, не контролировал эвакуацию американских морских баз на двух из этих островов во время Первой мировой войны?