Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана
Шрифт:
Ол Грунтер занимался административными вопросами в колледже, и благодаря его энергии в сочетании с заразительным юмором учебный процесс шел, как говорится, без сучка и задоринки. Могу признаться, что никогда ранее не получал такого большого профессионального удовлетворения.
Все семь месяцев моего пребывания в колледже, с сентября 1946-го по май 1947 года, были полностью заняты изучением литературы и отработкой красноречия. Оглядываясь назад, я с некоторым удивлением отмечаю тогдашнюю свою энергию и настойчивость, которых мне явно не хватает. Я не только преподавал в своем военном колледже, но и выступал с лекциями и докладами в целом ряде других мест - в морском и авиационном колледжах, морской академии и Карлисловских казармах (куда обычно приезжал в понедельник прямо с фермы в таком физическом состоянии, что засыпал сам и усыплял других), в Йеле, Виргинии, Уильямсе и Принстонском колледже, а также перед частными аудиториями в восточной части страны. В течение тех 35 недель, кроме моих публичных выступлений,
В учебном курсе колледжа, в особенности в осеннее время, были сфокусированы все взаимосвязи как военного, так и гражданского характера нашей национальной политики того периода. Короче говоря, он отражал политико-стратегическую доктрину страны. Впервые мне пришлось вплотную заняться этими вопросами - не только как преподавателю, но и как исследователю одновременно. Да и правительство Соединенных Штатов впервые предоставило эту тематику для официального ознакомления и изучения в военных учебных заведениях всех трех видов вооруженных сил и Госдепартаменте. Дело осложнялось тем, что эта проблема была абсолютно новой не только для нас лично: в истории Америки такой доктрины никогда не существовало, так что сравнивать ее ни с чем не приходилось и оттолкнуться в своих размышлениях и анализах было не от чего. Это свидетельствовало о слабости американского мышления в области международных отношений: за прошедшие 100 лет в американской политической литературе вопросу взаимодействия войны и политики никакого внимания не уделялось. Американское мышление в области внешней политики ограничивалось проблемами мира, уделяя основное внимание международному праву и интернациональной экономике. Размышления о войне прерогатива военных штабов и учреждений, но и они занимались, по сути дела, технической стороной этого вопроса - проблемами стратегии и тактики - для достижения победы исключительно военными средствами. Среди военных теоретиков выделялся Механ, значение которого не следует недооценивать, но и он рассматривал в основном аспекты морской мощи. К тому же его выводы и рекомендации потеряли свою актуальность в связи с появлением новых видов оружия и изменениями международной обстановки. Поэтому нам пришлось изучать труды европейских мыслителей прежних времен - Макиавелли, Клаузевица, Галлиени и даже мемуары Лоуренса Аравийского. Правда, в нашем распоряжении имелся сборник "Разработчики современной стратегии", составленный Е. Эрлем и изданный Принстонским университетом в 1943 году. Лично для меня он оказался весьма ценным. Однако было вполне очевидно, что размышления наших предшественников и их концепции не вполне соответствовали потребностям великой американской демократии в атомный век. Поэтому нам приходилось переосмысливать все их положения заново. Политико-стратегическая доктрина должна соответствовать величию страны, которая намеревалась использовать свою мощь для обеспечения мира и укрепления стабильности в международных отношениях и, в частности, для того, чтобы избежать катастрофы атомной войны. Я надеялся, когда мы приступили к этой работе в соответствии с указаниями правительства, что результат ее послужит основой подобной доктрины.
В какой степени наш колледж послужил тогда этой цели, я сказать не могу. Полагаю, однако, что целенаправленной разработке доктрины помешала происходившая как раз в то время частая смена командования высшего эшелона во всех видах и родах войск, не позволявшая заниматься постоянно ее концепцией и направленностью и лишавшая разработчиков глубины и качества исследований.
Что же касается меня лично, то конфронтация с проблемами того периода времени вызывала у меня повышенный интерес и в какой-то степени даже стимулировала работу. Сейчас я, оглядываясь назад и перечитывая свои прежние записи, могу утверждать: целый ряд тогдашних положений стали и остаются до сих пор базовыми для моего отношения к американской политике.
Одно из них касается целей ведения войны. Прецеденты нашей Гражданской войны, войны в Испании, наше участие в двух мировых войнах XX столетия показывают - и это мнение не только солдат и матросов, но и простых людей, что целью этих войн было тотальное сокрушение противника и лишение его способности и воли к сопротивлению и, в конечном итоге, - принуждение к безоговорочной капитуляции. Все остальное решалось просто. Такая победа предоставляла возможность требовать абсолютного подчинения от поверженного противника и открывала победителю путь к беспрепятственной реализации своих политических целей, какими бы они ни были.
Именно в год своего пребывания в военном колледже я пришел к выводу, что использование нашей страной вооруженных сил для решения международных проблем впредь ничего не даст. Сомневаюсь, что это привело бы к ощутимым результатам, даже если бы и не наступила атомная эра. Я считал, что даже несомненный военный успех в двух мировых войнах способствовал тем не менее усложнению проблемы установления справедливого мира. Такая концепция в отношении большой страны, как Россия, даже при одностороннем наличии у нас атомного оружия (сомнительно, что это преимущество будет сохраняться еще долгое время), была нереалистичной. Выяснялось, что применение атомного оружия в тотальной войне равносильно самоубийству, причем если даже у противника его не окажется, это все равно было бы столь дискриминационным, и нарушающим принцип гуманности при ведении военных действий, что восстановило бы против нас мировое общественное мнение. Но даже абстрагируясь от этого, следовало иметь в виду, что оккупировать Россию просто невозможно. Для этого у нас физически не хватило бы никаких сил - даже при самых оптимистических расчетах. Да и политических и моральных возможностей было бы также недостаточно. Мы не смогли бы даже временно управлять столь большим населением в другой части света. В этом отношении показателен опыт хотя бы Германии.
А это означало, как мне казалось, необходимость возврата к более ранним концепциям. Доктрина тотальной войны являлась доктриной XIX и XX столетий. Следовало вновь использовать концепцию ведения ограниченных войн в XVIII веке. Исходя из нее, и цели войн становились ограниченными. Если дело дошло бы вообще до применения оружия, оно бы пошло в ход для того, чтобы умерить амбиции противной стороны или добиться достижения ограниченных целей вопреки ей, не ставя задачу уничтожения армии, смещения правительства или полного разоружения противника. По сути дела, это был бы возврат к точке зрения Талейрана: "...Народы должны приносить друг другу как можно больше добра в мирное время и как можно меньше зла во время войны". Вместе с тем нам пришлось бы согласиться с мнением Гиббона, когда он, рассматривая элементы прогресса европейской цивилизации XVIII века, отмечал, что "армии европейских государств готовились тогда к ведению военных конфликтов, имевших временный и не решающий характер". Таким образом, нам пришлось бы признать, что использование в будущем военной силы сыграет относительную роль - и ни в коем случае абсолютную - для достижения определенных политических целей.
Во втором положении я исходил из концепции, не нашедшей должного внимания у специалистов, хотя она и затрагивалась неоднократно в недавние годы. Речь в ней шла, хотели бы мы того или нет, о гипотетической возможности применения атомного оружия против нас. Эту мысль я высказал на заседании комитета по вопросам национальной обороны 23 января 1947 года. Я не ставил даже в связи с этим вопроса о необходимости дальнейшего совершенствования атомного оружия. Поскольку было достигнуто международное соглашение о выводе его из национальных арсеналов, запрещении его производства и использовании другими странами, то я считал, что в нашу святую обязанность должно входить поддержание своего превосходства в этой области как лучшая защита нашего населения от возможных атомных ударов вероятного противника.
Тем не менее я уточнил, сказав, что народ нашей страны никогда не даст санкции на неспровоцированное и агрессивное применение такого оружия против других народов мира.
Исходя из этих двух положений - необходимости принятия доктрины о ведении ограниченных войн и невозможности применения атомной бомбы в качестве оружия, - я приступил к разработке концепции об использовании наших вооруженных сил в мирное время, основу которых должны были составлять небольшие по численности, компактные и находящиеся в состоянии постоянной боевой готовности части, способные нанести эффективные удары даже на удаленных от нас театрах военных действий. Конечно, это было еще не все, что нам требовалось. Мы должны поддерживать способность "к быстрой мобилизации всех сил и средств в случае возникновения опасности развязывания большой войны". Кроме того, нам необходимо иметь "небольшие мобильные силы" в качестве отрядов особого назначения, сформированных из всех трех видов вооруженных сил, способных вступить в боевые действия уже через небольшой промежуток времени.
При этом надо исходить из того, что передовая линия обороны Америки должна находиться на расстоянии нескольких тысяч километров от ее берегов. Мы уже имели к тому времени определенное число передовых баз, но, по всей видимости, потребуется создание новых - как на островах, так и полуостровах других континентов, которые можно было бы использовать в период военных приготовлений... Главная же задача вооруженных сил заключается в том, чтобы служить средством устрашения и сдерживания. Если мы не будем располагать такими вооруженными силами, то всегда найдутся непокорные люди, пытающиеся захватить изолированные объекты в надежде, что мы не сможем ничего против них предпринять, и, рассчитывая на безнаказанность, будут совершать другие дела, даже похваляясь потом ими...
Говоря более конкретно о вопросах совершенствования наших вооруженных сил, следовало исходить из необходимости укрепления корпуса морской пехоты, усиления взаимодействия всех видов и родов войск и формирования частей повышенной боевой готовности. Об этом говорилось почти за три года до вероломного начала коммунистами военных действий в Корее. А в 1947 году приняли решение о сотрудничестве военного колледжа, министерства иностранных дел, комитетов конгресса и командования Пентагона в деле контроля за осуществлением реальных мер по укреплению вооруженных сил.