Дипломаты, шпионы и другие уважаемые люди
Шрифт:
В тот месяц они выступали на Малой спортивной арене в Лужниках. Костя подвез меня к павильону, где они тогда жили, и сказал:
— Поужинаешь у нас.
Переступив порог их жилища, я замер от неожиданности и испуга: на полу лежал тигр… Конечно же, я видел тигров в цирке, но не представлял, что вблизи они такие огромные!
— Проходи, Олег, не бойся. Это Пурш, — раздался голос Маргариты.
Я знал, что тигр этот совершенно уникальный. Маргарита никогда не входила к зверям, если в клетке не было Пурша. Она знала, что в случае непредвиденного
Я все понимал, но, признаюсь, за ужином думал только о том, как пойду назад мимо Пурша.
Косте моя идея не понравилась.
Зато кто сразу заинтересовался, так это Ирина Николаевна Бугримова. Она тогда выступала со своими львами, кажется, в Баку и прилетела в Москву на неделю.
В первый же день знакомства она повела меня… в Большой театр на «Лебединое озеро» с Галиной Улановой.
— Пойдем в уборную к Гале, — сказала она мне, когда спектакль закончился.
Признаюсь, меня, скромно одетого двадцатипятилетнего парня, смущало нахождение рядом с блистательной, сверкающей золотом, ослепительно красивой и далеко не молодой дамой. Ее узнавали, с ней здоровались. Близким знакомым она представляла меня по имени и отчеству. Кстати, до Улановой мы так и не добрались: та быстро уехала домой.
Через неделю Ирина Николаевна улетела, а я стал с ужасом ждать, когда через месяц она вернется со своими львами.
Но не дождался. Мне нужно было восстанавливаться в университете, писать дипломную работу. А для этого я должен был работать где-то по профилю факультета. Доказать, что цирк имеет какое-то отношение к химическому факультету, было весьма проблематично.
И с большой грустью с цирком я расстался.
В последние дни работы я встретил Юру Дурова. Мы сидели в буфете цирка на Цветном бульваре. Я его спросил, где тот слон, которому я обязан жизнью.
— Жив. Работает. Ты ведь знаешь, что слоны живут по сто лет?
Как это хорошо, что слоны живут по сто лет. Жалко, что люди посылают на войну умирать ребят, которым еще не исполнилось двадцать.
Однажды, уже работая в Комитете по науке, я приехал в Брест встречать французскую делегацию. До прихода поезда из Польши оставалось несколько часов, и я отправился в парикмахерскую. Тогда еще в парикмахерских брили.
— Я новенькая, работаю первую неделю, — предупредила меня парикмахерша.
После бритья мое лицо выглядело, как после наждака.
— Я не возьму с вас денег, — вздыхала парикмахерша, замазывая порезы и ссадины коллодием.
Я отправился в зал ожидания, где встретил моих друзей из цирка, они ждали поезда в Польшу. Это была группа Степана Исаакяна. Его я хорошо знал, у него был уникальный номер. Степан работал с крокодилом и двумя бегемотами и по ходу номера засовывал голову в пасть крокодила.
Мы с ним пошли в бар выпить пива.
Осмотрев меня, он спросил:
— Что у тебя с лицом? Откуда порезы?
Я объяснил.
Степан на полном серьезе сказал:
— Знаешь что? С таким лицом тебе нельзя совать голову в пасть животным.
В цирке хорошо известно, что даже с небольшой раной к хищникам приближаться нельзя: запах крови их дурманит, они могут броситься на дрессировщика.
Я сказал, что подожду, когда царапины заживут, тогда и засуну голову в пасть крокодилу.
Степан согласился:
— Тогда можно.
Мать моя танцевала у Игоря Моисеева в составе его первой группы.
Когда началась война, ансамбль отправился на длительные гастроли. Детей с собой брать не разрешили. Мать ушла из ансамбля и поступила работать на фабрику, почти два года шила солдатские шинели. Осенью 1943 года вернулась в балет.
Прошли годы. Она начала оформлять пенсию. Балетным полагается особая пенсия, но, для того чтобы ее получить, надо непрерывно проработать в балете определенное количество лет. И серьезная дама из собеса отказала матери, так как у нее был перерыв в балетном стаже… во время войны работала на фабрике.
Мать отправилась к председателю собеса.
Когда тот узнал причину отказа, то позеленел, выскочил в общий зал, подбежал к даме, занимавшейся мамой, и стал орать на нее матом. Потом извинился перед матерью.
Пенсию ей дали. Тогда еще помнили, кто как себя вел во время войны.
10.2. Наследник из меня не получился
В 1964 году мы с Ларисой были на выставке в Третьяковской галерее.
— Зайдем в Комитет по авторским правам, — предложил я. — Здесь рядом.
В течение многих лет после смерти отца я получал гонорар за написанные им песни. Авторские права выплачиваются в течение пятнадцати лет после смерти автора, а тогда со смерти отца прошло чуть больше пятнадцати лет. Но чем черт не шутит. Каково же было мое изумление, когда я узнал, что мне причитается приличная сумма.
На полученные деньги мы купили люстру, и я шутил: отец сделал мне подарок на новоселье через 15 лет после смерти.
Деньги в основном шли за песню «Моя Москва». Во время войны отец работал режиссером ансамбля железнодорожников, художественным руководителем которого был И. Дунаевский. Каждую неделю ансамбль показывал новую песню. Отец писал тексты, Дунаевский музыку. Однажды Дунаевский показал отцу два четверостишия из «Огонька» и попросил дописать несколько куплетов. Подобная практика повторялась не один раз. Одной из таких песен оказалась та, которой суждено было стать гимном Москвы.