Директор департамента
Шрифт:
Американец повеселел. Наконец-то среди всей этой интеллигентской банды революционеров попался глубоко порядочный человек. Его рассуждения перекликались с популярными в Америке расовыми теориями. Макслотер с детских лет был убежденным расистом и теперь искренне радовался, обнаружив среди иммигрантов своего единомышленника.
— Да-да, — одобрительно закивал головой американец, — вы совершенно правы. Расовые бунты в нашей стране подтверждают справедливость ваших слов. Эти черномазые слишком высоко о себе возомнили. Сегодня они требуют равноправия, а завтра захотят управлять всей страной. Их противозаконные бунты надо пресекать решительно и безжалостно, не правда ли?
Нацистский теоретик полностью разделял беспокойство Макслотера по поводу расовых беспорядков в Америке.
— Негритянская проблема в Соединенных Штатах, — сказал он, — является жизненно важной для будущего существования страны. Если не будут приняты меры для подавления негров, они — эти агенты большевиков — приведут к гибели белую Америку.
— Совершенно верно! — воскликнул восхищенный американец-расист. — Именно так: агенты большевиков. Лучше о них не скажешь.
Он повернулся к членам комиссии, что-то сказал им и вновь обратился к немцу.
— Дорогой мистер Розенберг, — сказал председатель с необычной теплотой в голосе. — Мне доставляет большое удовольствие сообщить вам, что виза на постоянное проживание в раю получена вами по праву и будет продлена на вечные времена. Примите мои искренние поздравления.
Макслотер подошел к свидетельскому боксу и, широко улыбаясь, долго тряс руку немца и хлопал его по плечу.
22
ПОЯВИВШИЙСЯ на месте немца толстый лысый человечек с грузной, как у орангутана, нижней челюстью и отсутствием в глазах каких-либо признаков интеллекта вызвал у Макслотера поначалу антипатию. Фамилию, названную шепелявым иммигрантом, американец не уловил. Но, бросив взгляд на публику и увидев взволнованные перешептывания в первых рядах, Макслотер понял, что стоящий перед ним невзрачный, раздувшийся от самодовольства мужичонка, должно быть, довольно известная фигура.
— Не социалист ли вы? — на всякий случай поинтересовался председатель комиссии.
— Был в молодости, — отвечал иммигрант, выглядевший на шестьдесят с небольшим. — Исключен из социалистической партии за радикальные воззрения.
«Еще один революционер», — констатировал Макслотер. А вслух произнес с иронией:
— Свобода, равенство и братство, не так ли?
— Нет, не так, — твердо отвечал обладатель лучезарной лысины. — Между народами, так же как между отдельными людьми, не может быть равенства. Каждый стремится развить собственные силы, утвердить собственное «я», утвердить себя в жизни. Совершенно прав достопочтенный член вашей комиссии Никколо Макиавелли, заявляя в своих трудах, что вооруженные пророки побеждают, а безоружные погибают. Да, только насилием можно обеспечить единство нации и благоденствие народа. Империализм — неотъемлемая черта всех людей и всех народов, это вечный закон жизни.
Макиавелли презрительно скривился при упоминании его имени. Зато на устах Макслотера мелькнула улыбка. Этот субъект говорил дельные вещи. К тому же он глубоко изучил классические труды Макиавелли. При таких воззрениях этот боров, очевидно, является сторонником политики «с позиции силы»?
— Совершенно верно. Только сильных любят друзья и только сильных уважают враги. С доисторических времен докатился до нас клич: горе безоружным! Нужно вооружаться. Любой ценой, любыми путями, даже если это будет стоить нам отказа от всего того, что называется цивилизованной жизнью.
— Как видим, монсиньор, вас в пацифизме не обвинишь, — прокомментировал с удовлетворением Тьер, все еще находившийся под впечатлением от допроса Виктора Гюго.
— Я не верю ни в полезность, ни в возможность вечного мира. Поэтому я отвергаю пацифизм, который скрывает в себе отказ от борьбы и от самопожертвования. Только война доводит до предела напряжение человеческой энергии и накладывает печать благородства на народы, которые не боятся её.
— Простите, сэр, — с уважением произнес Макслотер, — мне не удалось расслышать ваше имя.
— Меня зовут Бенито Муссолини.
Бог ты мой! Как он мог не узнать эту выдающуюся историческую личность…
— Дорогой Бенито! — едва не вскричал американец. — Место в этом мире, а если пожелаете, и во Вселенском департаменте расследований забронировано за вами навечно.
23
СЛЕДУЮЩИМ разбирали дело Томаса Джефферсона, на которого в департамент расследований поступило убийственное досье из Кружка американских президентов. Коллеги Джефферсона, категорически отрекшиеся от него, просили Макслотера обратить особое внимание на подрывное высказывание бывшего президента, заявившего: «Россия — наш самый сердечный друг среди всех государств на Земле». В сопроводительном письме выражалась уверенность, что автор Декларации независимости был русским агентом, поскольку истинный американский патриот не мог додуматься до того, чтобы собственноручно написать в Петербург: «Я с огромным удовольствием вижу расширяющуюся торговлю между нашими двумя странами. Ваш флаг найдет в наших гаванях гостеприимство, свободу и покровительство, а ваши подданные будут пользоваться всеми привилегиями наиболее благоприятствуемой нации».
Процитированные высказывания не оставляли сомнений в политических убеждениях бывшего президента. Не меньшее возмущение членов комиссии, по делам иммигрантов вызвала его речь, в которой он выступил в поддержку социальных революций и международного терроризма:
— Когда какая-либо форма правления становится губительной, вредной для интересов народа, то народ вправе изменить или уничтожить ее и установить новое правительство, основав его на таких принципах и организуя власть в такой форме, которые будут им сочтены за наиболее пригодные для осуществления его безопасности и счастья.
Торквемада пытался заставить Джефферсона отречься от столь крамольных слов, но американский президент не хотел об этом и слышать.
— Древо свободы, — заявил он, — должно время от времени освежаться кровью патриотов и тиранов —. такова его естественная питательная среда.
От этих слов у Макслотера, зримо представившего себе собственную экзекуцию, зашевелились волосы на голове.
— Побойтесь бога! — просипел он, неожиданно для самого себя вспомнив о всевышнем.
— Восстание против тиранов — это и есть повиновение богу, — отпарировал президент и продолжил: — Мы считаем следующие истины самоочевидными: что все люди созданы равными, что создатель наделил их определенными неотъемлемыми правами, что таковыми являются права на жизнь, свободу и стремление' к счастью.
— На что вы намекаете, Том? Может быть, на то, что нам не следовало соваться во Вьетнам, Ливан, Гренаду? — Макслотер привстал, словно готовясь броситься на стоявшего перед ним третьего по счету американского президента, повинного, по-видимому, только в том, что он процитировал составленную им Декларацию независимости — основополагающий документ суверенных Соединенных Штатов Америки.
Джефферсон не заставил себя ждать с ответом.
— Если существует один — принцип, который нужно внедрить в сознание американцев глубже, чем какой-либо другой, — пояснил он свою мысль, — то он состоит в том, что мы не можем иметь ничего общего с завоевателями.