Дитя человеческое
Шрифт:
Глава 15
Группа медлила недолго. Через две недели после встречи с Джулиан Тео спустился к завтраку и нашел среди разбросанной на половике почты сложенный лист бумаги. Напечатанный на принтере текст предварялся тщательно прорисованным изображением похожей на сельдь рыбы. Картинка напоминала детский рисунок, очевидно, в нее вложили много труда. Тео прочел расположенное чуть ниже послание со смесью раздражения и сожаления.
Мы не можем и дальше закрывать глаза на творящееся в нашем обществе зло. Если человечеству суждено погибнуть, давайте по крайней мере умрем как свободные мужчины и женщины, как люди, а не как собаки. Мы выдвигаем следующие требования к Правителю Англии.
1. Назначьте всеобщие выборы и огласите вашу политику перед народом.
2. Предоставьте «временным жителям» все гражданские права, включая право жить в собственных домах, перевезти в страну семьи и остаться в ней по окончании трудового контракта.
3. Отмените церемонии «успокоительного конца».
4. Прекратите депортировать осужденных правонарушителей в штрафную колонию на острове Мэн и обеспечьте уже находящимся там людям мирную и благопристойную жизнь.
5. Прекратите обязательное тестирование спермы и обследование здоровых молодых женщин
Их требования предстали перед ним во всей своей простоте, разумности и безусловной гуманности. Интересно, откуда у него такая уверенность, что их написала Джулиан? И все же ничего хорошего ждать не приходится. Что предлагают «Пять рыб»? Чтобы люди, вооружившись, захватили местные советы или пошли на штурм старого здания министерства иностранных дел? У группы не было ни организации, ни основы для власти, ни денег, не имелось никакого серьезного плана кампании. Самое большее, на что она могла рассчитывать, – это заставить людей думать, спровоцировать недовольство, поощрить мужчин не проходить тесты, а женщин – отказаться от очередного медицинского осмотра. Но что это изменит? Все эти обследования становились все более формальными по мере того, как умирала надежда.
Бумага была дешевой, а послание явно напечатано рукой непрофессионала. По-видимому, где-нибудь в церковном склепе или в удаленной лесной хижине у них спрятан принтер. Но как долго они смогут сохранять тайну, если ГПБ решит выследить их?
Он еще раз перечитал пять требований. Первое вряд ли обеспокоит Ксана. Страна едва ли с одобрением воспримет издержки и потрясения всеобщих выборов, но, если он все же их назначит, его власть будет подтверждена подавляющим большинством голосов независимо от того, хватит ли у кого-нибудь безрассудства выступить против. Тео спросил себя, каких из этих реформ он мог бы добиться, останься он консультантом Ксана. Ответ не вызывал сомнений. Он был бессилен тогда, а «Пять рыб» бессильны сейчас. Не приди год Омеги, люди были бы готовы сражаться и даже страдать за эти цели. Но не приди год Омеги, не было бы и этих проявлений зла. Есть смысл бороться, страдать, возможно, даже умереть за более справедливое, более благородное общество, но не в мире без будущего, где совсем скоро слова «справедливость», «сострадание», «общество», «борьба», «зло» станут эхом в пустом пространстве, которое некому будет услышать. Джулиан говорила, что бороться и страдать стоит даже ради спасения одного «временного жителя» или предотвращения депортации одного-единственного правонарушителя в штрафную колонию на остров Мэн. Но что бы ни сделали «Пять рыб», этого никогда не произойдет. Это не в их власти. Перечитывая пять требований, он чувствовал, как в нем симпатия, которую он вначале испытывал к этим людям, исчезает. Он убеждал себя, что большинство мужчин и женщин, этих людей-мулов, лишенных наследников, все же несут свою ношу печали и сожаления со всей стойкостью, на какую только способны. Взамен они изобретают какие-нибудь удовольствия, потакают своему маленькому личному тщеславию, с достоинством относясь друг к другу и к тем «временным жителям», с которыми им приходится встречаться. По какому такому праву «Пять рыб» стремятся навязать этим лишенным всего стоикам ненужное бремя героической добродетели? Он отнес листовку в уборную и, аккуратно порвав ее на части, спустил в унитаз. Глядя, как обрывки бумаги исчезают в бурлящем водовороте, он на секунду, не больше, пожалел, что не может разделить страсть и глупость, связавшие воедино это жалкое, беззащитное братство.
Глава 16
Суббота, 6 марта 2021 года
Сегодня после завтрака позвонила Хелена и пригласила на чай, а также посмотреть котят Матильды. Пять дней назад она прислала открытку, сообщая об их благополучном рождении, но на вечер по этому случаю рождения не позвала. Интересно, устраивали ли они с Рупертом его вообще или превратили появление котят в развлечение лично для себя, в событие только для них двоих, которое с некоторым запозданием призвано отметить и укрепить их новую жизнь. Даже если так, представляется маловероятным, что они отказали себе в удовольствии выполнить приятную обязанность – позволить друзьям засвидетельствовать чудо возникшей жизни. Как правило, посмотреть на это приглашают самое большее шесть человек, которые восхищаются новорожденными с тщательно выверенного расстояния, чтобы не волновать и не тревожить мать. Если все проходит хорошо, устраивается праздничная трапеза, часто с шампанским.
Появление помета обычно омрачено оттенком грусти. Правила, касающиеся плодовитых домашних животных, очень четкие и проводятся в жизнь с неукоснительной строгостью. Теперь Матильду стерилизуют, а Хелене с Рупертом будет разрешено оставить себе из всего помета одну кошечку для улучшения породы. Либо Матильде разрешат еще раз принести котят и все они, кроме одного котенка, будут безболезненно уничтожены.
После звонка Хелены я включил радио, чтобы послушать восьмичасовые новости. Услышав, как в эфире произнесли дату, я впервые осознал, что сегодня исполнился как раз год с тех пор, как она ушла от меня к Руперту. Что ж, наверное, самый подходящий день для первого посещения их гнездышка. Я пишу «гнездышко», а не «дом», поскольку уверен, что именно так Хелена описала бы его, придав заурядному дому в северной части Оксфорда те достоинства, которые она усматривает во взаимной любви и в процедуре мытья посуды вдвоем, в приверженности абсолютной честности и сбалансированному питанию, а также гигиеничному сексу дважды в неделю. Меня все еще волнует секс, и я частенько сожалею о своем неутоленном желании, убеждая себя при этом, что оно как естественно, так и позволительно. В конце концов, теперь Руперт наслаждается или не наслаждается телом, которое я некогда знал почти так же хорошо, как свое собственное. Неудавшийся брак – самое унизительное подтверждение преходящего соблазна плоти. Любящие могут изучить каждую складочку, каждый изгиб или впадинку на теле любимого человека, могут вместе пережить величайший экстаз. Но как мало все это значит, когда любовь или вожделение умирают и мы остаемся с оспариваемой собственностью, счетами адвокатов, печальными остатками содержимого чуланов; когда дом, который некогда выбирали и обставляли с энтузиазмом и надеждой, превращается в тюрьму; когда на лицах застывает выражение раздраженной обиды, а тела, более не вызывающие желания, предстают во всем своем несовершенстве перед бесстрастным и разочарованным взглядом. Интересно, обсуждают ли Хелена с Рупертом то, что происходило между нами в постели. Наверное, обсуждают, ведь, чтобы не говорить об этом, требуются умение владеть собой и деликатность, чего я никогда не замечал в Хелене. В тщательно культивируемой внешней респектабельности Хелены есть некоторая вульгарность, и я могу себе представить, что она нарассказала Руперту. «Тео полагал, что он чудесный любовник, но все это была просто техника. Словно он научился всему этому по секс-руководству. И он никогда не разговаривал со мной, то есть не разговаривал по-настоящему. На моем месте могла быть любая женщина».
Я могу себе представить слова Хелены, потому что знаю, что они справедливы. Я причинил ей больше зла, чем она мне, даже если забыть о том, что я убил ее единственное дитя. Почему я женился на ней? Я женился на ней потому, что она была дочерью мастера колледжа [33] и это льстило моему самолюбию; потому, что она тоже получила степень по истории и я думал, что у нас общие интересы, а также и потому, что находил ее физически привлекательной – и таким образом сумел убедить свое не очень пылкое сердце, что если это и не любовь, то нечто очень близкое к ней и вряд ли мне когда-нибудь выпадет что-то большее. Статус зятя главы колледжа приносил больше раздражения, чем удовольствия (отец Хелены оказался чудовищным человеком, неудивительно, что она не могла дождаться, когда уедет от него); интеллектуальные интересы жены были нулевыми (ее приняли в Оксфорд, потому что она была дочерью руководителя колледжа, и благодаря большой настойчивости, трудолюбию и дорогостоящему обучению она получила три необходимых высших балла, а Оксфорд смог оправдать свой выбор, чего без этого не сумел бы сделать). Сексуальное влечение? Что ж, оно продержалось дольше, хотя и было подвержено действию закона убывающего плодородия, пока не умерло окончательно, после того как я убил Натали. Ничто так не обнажает пустоту рушащегося брака, не оставляя при этом никакой возможности для самообмана, как смерть ребенка.
33
Мастер колледжа – звание руководителя некоторых колледжей Оксфордского университета.
Интересно, больше ли Хелене повезло с Рупертом? Если эти двое получают удовольствие от секса, то они входят в число немногих счастливчиков. Секс теперь стал одним из наименее важных чувственных удовольствий. Можно было бы ожидать, что с постепенным избавлением от страха перед беременностью и полной ненужностью весьма неэротичных принадлежностей – пилюль, презервативов и овуляционной арифметики – секс получит стимул для изобретения новых, еще более изощренных наслаждений. Случилось же противоположное. Даже те мужчины и женщины, которые вовсе не стремились размножаться, захотели быть уверенными в том, что при желании могут иметь ребенка. Секс, полностью отчужденный от функции воспроизведения потомства, стал походить на бессмысленные акробатические трюки. Женщины все чаще сетуют, что получают, по их выражению, болезненный оргазм – спазм вместо удовольствия. Этому весьма распространенному явлению посвящаются многие страницы женских журналов. Женщины, все более нетерпимо относившиеся к мужчинам на протяжении 1980-х и 1990-х годов, наконец получили оправдание своему веками накапливавшемуся раздражению. Мы, которые больше не можем дать им ребенка, не можем дать им даже удовлетворения. Секс по-прежнему остается взаимным утешением, однако редко доводит до взаимного экстаза. Финансируемые государством порномагазины, все более откровенная литература, всяческие приспособления для стимуляции желания – ничто не возымело действия. Мужчины и женщины по-прежнему вступают в брак, хотя и значительно реже, с меньшей торжественностью и зачастую с представителями того же пола. Люди все так же влюбляются или говорят, что влюблены. Идет отчаянный поиск того единственного человека, предпочтительно более молодого или по крайней мере такого же возраста, вместе с которым предстоит встретить неизбежный упадок и разложение. Нам необходимо ощущать рядом теплую плоть, прикосновение руки к руке, губ к губам. Но любовная поэзия предыдущих веков вызывает у нас некоторое удивление.
Днем я шел пешком по Уолтон-стрит, не чувствуя особого раздражения из-за перспективы вновь встретиться с Хеленой и с удовольствием думая о встрече с Матильдой. Будучи зарегистрированным совладельцем, вписанным в удостоверение домашнего животного, я мог бы, конечно, обратиться в органы опеки над животными, чтобы добиться права на совместную опеку или на право навещать Матильду, но у меня не было желания подвергать себя такому унижению. По некоторым делам об опеке над животными разворачиваются такие ожесточенные, дорогостоящие и публичные битвы, что у меня нет охоты становиться их участником. Я знаю, что потерял Матильду, и она, это коварное избалованное, как и все кошки, существо, теперь наверняка меня позабыла.
При виде ее мне не стоило больших трудов обмануть себя. Она лежала в своей корзинке с двумя дрожащими, похожими на гладких белых крыс котятами, нежно тянущими ее за соски. Кошка взглянула на меня голубыми, лишенными выражения глазами и издала громкое и хриплое урчание, от которого корзина, казалось, заходила ходуном. Я протянул руку и дотронулся до ее шелковистой шерстки.
– Все прошло хорошо? – спросил я Хелену.
– О, вполне. У нас, конечно же, с самого начала схваток был ветеринар, но он сказал, что таких легких родов ему еще не доводилось видеть. Он забрал двоих из помета. Мы все еще не решили, которого из этих двух котят оставить себе.
Дом Хелены и Руперта небольшой, в архитектурном отношении ничем не примечательный, рассчитан на одну семью и имеет общую стену с соседним домом. Это построенная из кирпича пригородная вилла, главное ее преимущество – большой сад позади дома, уступами спускающийся к каналу. Большая часть мебели и все ковры были, видимо, новыми. Я подозреваю, что их выбрала сама Хелена, избавившись от всех атрибутов прежней жизни ее теперешнего возлюбленного, от всего, что имело отношение к его друзьям, клубам, уединенным холостяцким утехам, а также от фамильной мебели и картин, завещанных ему вместе с домом. Ей доставляло удовольствие создавать для него уют – я был уверен, что именно так она выражалась, – и он радовался, словно малый ребенок в новой детской. Повсюду чувствовался запах свежей краски. Задняя стена гостиной, как часто делают в оксфордских домах такого типа, была убрана, получилась одна большая комната с эркером впереди и французским окном, выходящим на застекленную лоджию сзади. Но одной из белых стен холла висели рисунки Руперта, выполненные им для книжных суперобложек, всего около дюжины, и каждый – в белой деревянной рамке. Всего их там дюжина. Интересно, кто придумал устроить эту публичную выставку – Хелена или он сам? Так или иначе, это оправдывало моментально возникшее во мне презрительное неодобрение. Я хотел было остановиться и посмотреть рисунки, но тогда мне пришлось бы что-нибудь сказать, а говорить ничего не хотелось. Но даже беглого поверхностного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять, что рисунки очень хорошие. Руперт – большой художник, и эта самонадеянная демонстрация таланта всего лишь подтвердила то, что мне и так было известно.