Дитя любви
Шрифт:
Но отец принадлежал к тем мужчинам, которые всегда готовы броситься в очередную авантюру, как, впрочем, и Ли. Мать и я сблизились друг с другом больше, чем когда-либо. Мы делились нашими тревогами, она рассказывала мне, каким утешением я всегда ей служила.
— Хотя, когда ты родилась, — сказала она, — я очень расстроилась, что ты не мальчик, но это, конечно, из-за отца: он всегда хотел только мальчиков.
— Я знаю, — с легкой горечью ответила я, — это всегда было ясно.
— Есть такие мужчины, — подтвердила моя мать. — Они думают, что мир устроен только для них одних, хотя во многом это действительно так. Но
Я испытывала к ней огромную нежность. Рядом с ней я чувствовала себя сильной. Она потеряла своего первого мужа, когда он был еще совсем молод, и оплакивала его долгие годы, убедив себя в том, что он был совершенным рыцарем, хотя, признаваясь ей в вечной любви, он одновременно с тем был любовником Харриет. Однако она пересилила себя и на всю оставшуюся жизнь полюбила моего отца. В некотором роде жизнь была милостива к ней, чего нельзя сказать о моей судьбе. Я любила и родила ребенка вне брака; меня затянуло в интригу, и я провела ночь с человеком, который казался мне настоящим воплощением зла; а сейчас я жила спокойной деревенской жизнью, подобно почтенной матери семейства, никогда не отступавшей от жизненных устоев. Очень многого я не могла объяснить моей матери.
Но сейчас нас обеих терзали страхи за мужчин, которых мы любили, и это объединяло нас. Бывали моменты, когда я хотела все рассказать ей, но, к счастью, вовремя сдерживала себя.
Временами в отпуск приезжал Ли, и мы принимались строить планы на будущее. Но как бы я ни скучала по нему, пока он находился в отлучке, когда мы были вместе, мы так и не могли достигнуть того блаженного согласия, которое, я знала, по праву принадлежало нам. Между нами вставало воспоминание о Бомонте Гранвиле, издеваясь и насмехаясь надо мной, служа вечным напоминанием об унижении, которому я подверглась. Если бы я могла скрыть это от Ли, я была бы гораздо более счастливой, но он чувствовал, что что-то разделяет нас, и это глубоко ранило его. Я начала бояться, что со временем это может вытравить нашу любовь и разрушить брак Дамарис росла тихой, отзывчивой девочкой Она проявляла на занятиях незаурядный ум и была любимицей Эмили. Я была рада за нее. Привязанность же Эмили к Карлотте слегка угасла, чему причиной являлось поведение Карлотты.
Она была настоящей дикаркой — импульсивной, подверженной вспышкам гнева, когда она могла наговорить все, что ей придет в голову. Дамарис же была мягкой и никогда никого не обижала. Я помню, однажды жарким летним днем она прибежала ко мне в огромном горе и сказала, что наш бедный мир разваливается на куски. Она увидела трещины в иссушенной зноем почве, и это очень расстроило ее, потому что она считала, что, если что-то трескается, ему должно быть очень больно. Она любила животных и неоднократно приносила мне раненых птичек, чтобы я их вылечила. Однажды она принесла чайку, которую нашла на пляже.
— У нее сломано крыло, — всхлипывая, шептала она, — а остальные клевали ее!
Она была очень милой девочкой, но после Карлотты любой ребенок показался бы незаметным. Не было сомнений, что Карлотта вырастет настоящей красавицей, но она никогда не проходила через несколько стадий, как обычно случается с остальными, в будущем красивыми девушками: невероятное очарование всегда присутствовало в ней. У нее были мягкие, вьющиеся темные волосы и светящиеся голубые глаза. Она была не такой темной, как Харриет, а глаза были более светлого голубого оттенка. За свою жизнь я лишь однажды видела женщину с фиолетовыми глазами и почти черными волосами, и этой женщиной была сама Харриет, но Карлотта была красива той же красотой, и многие отмечали, что Карлотта «пошла в мать», над чем Харриет не уставала шутить.
В тринадцать лет у Карлотты уже сформировалась хорошая фигура, в отличие от остальных девушек ее возраста. Она родилась, как будто уже познав искусство обольщения людей, и я вынуждена была признать, что это дало мне немало поводов для тревоги. Она была чем-то похожа на мою бабушку, Берсабу Толуорти. В них обеих, кроме красоты, было что-то, привлекающее к ним внимание всех мужчин. Харриет до сих пор сохранила это искусство, хотя и немного располнела, моя же бабушка всю жизнь пользовалась этим очарованием.
Карлотта часто бывала в Эйот Аббасе. Она души не чаяла в Харриет и все еще думала, что та — ее мать, но их сближало не столько это так называемое родство, сколько то, что обе они были одного типа. Харриет устраивала в своем доме развлечения и частенько ставила пьесы, а Карлотта всегда настаивала на главных ролях в них, и Харриет рада была уступить ей.
— Не ради самой пьесы, — говаривала она, — Карлотта рождена для сцены! Конечно, здесь в основном играет ее красота: она привлекает к себе все взгляды. Будь жив король Карл, он бы небеса и землю перевернул, только бы заполучить эту крошку к себе в кровать. — Увидев мою реакцию, она рассмеялась. — Сейчас ты становишься чопорной, Присцилла, а у этой девочки будет уйма любовников, запомни мои слова! Нам остается только следить, чтобы это произошло не так быстро и с кем надо!
Карлотта вышла из подчинения Эмили Филпотс, и мы наняли ей воспитательницу — приятную молодую женщину, которая, как и Кристабель в свое время, приехала из семьи викария.
— И как всегда — лучшая подготовка! — сказала моя мать. Так в наш дом вошла Амелия Гарстон, и Карлотте, хоть и неохотно, а пришлось проводить часть своего времени в классной зале. Эмили не жалела об этом, ибо давно поняла, что с Карлоттой ей не совладать, и, кроме того, у нее была моя дорогая, нежная Дамарис, которая училась с желанием и была очень умна и способна.
Карлотта не любила подолгу сидеть на одном месте: она то и дело ездила к Кристабель. Томас-младший боготворил ее, как, впрочем, и другие представители его пола. Мне тоже нравилось посещать Грассленд Мэйнор: это был такой счастливый дом! Никогда не думала, что человек может так разительно измениться, как это произошло с Кристабель, и перемены в ней не переставали радовать меня. Злоба и зависть отравили ее жизнь, но сейчас они совсем исчезли, она искренне наслаждалась жизнью.
Однажды она призналась мне, что больше ей ничего не нужно, но тут же поправилась:
— Кроме одного: мне хотелось бы еще одного ребенка, да и Томасу тоже. Конечно, нам повезло, что у нас есть Томас-младший — самый прекрасный ребенок в мире, хотя думаю, что ты не согласишься со мной в этом, — но мне хотелось бы подарить Томасу еще пару детей.
— Может, так оно и будет, — сказала я.
— Нет, — покачала головой она. — Ты же знаешь, что я чуть не умерла при родах Томаса, и доктор сказал, что рожать еще очень опасно! Но мой дорогой муж предпочитает меня любому ребенку, даже если бы я и могла иметь его!